Как мы делали реформы. Записки первого министра экономики новой России

В общем, мы стояли на пороге настоящего краха, когда совершенно реальной была угроза остановки транспорта, прекращения работы теплоэлектростанций, отключения света и тепла. Увы, все это и было той реальной стартовой площадкой, с которой нам приходилось начинать свою деятельность. И естественно, что эта ситуация во многом диктовала общую логику реформ, последовательность конкретных шагов.

Позднее нам пришлось выслушать немало упреков в том, что мы выбрали неверный курс, что реформы нужно было начинать по-иному, что мы должны были двигаться гораздо медленнее, более осмотрительно. Эти упреки в адрес гайдаровских реформ звучат и сегодня. Причем высказываются они не только убежденными противниками любых перемен, мечтающими о возврате страны на рельсы административно-распределительной экономики, но и людьми, разделяющими в принципе идеологию экономического реформирования России. На это можно ответить только одно: мы пошли по единственно возможному в тех обстоятельствах пути. Наши действия были во многом детерминированы конкретными условиями, существовавшими в тот момент в России.

Разумеется, у нас было четкое общее видение того, какую экономику мы хотим построить в стране. В качестве генерального направления было выбрано создание современного рыночного хозяйства. И это направление было принято верховной властью России, в частности V съездом народных депутатов, давшим президенту карт-бланш на проведение рыночных преобразований. Выбранный общий курс задавал и основные стратегические параметры проводимой экономической политики, определял набор ее конкретных целей и задач.

Отдельно замечу, что теорию перехода от капитализма к социализму классики марксизма-ленинизма разрабатывали несколько десятилетий, а потом еще семьдесят пять лет их последователи теоретически обосновывали конкретную практику ленинско-сталинской политики. А вот теории (а тем более практики) перехода от социализма советского типа к цивилизованной рыночной экономике в нашем распоряжении осенью 1991 года не было. Создавать ее приходилось собственными руками, каждый день принимая решения в обстановке, далекой от приятной тиши парижских и лондонских библиотек. Конечно, нам помогало знание исторического прошлого развитых стран и, в частности, опыт послевоенного реформирования экономики Германии, Франции, Японии. Мы могли опереться и на опыт «азиатских тигров». Немало полезного удалось почерпнуть и из современной практики преобразований в восточноевропейских странах, вступивших на путь радикальных экономических реформ в постсоциалистическом обществе на пару лет раньше России. Не прошли даром и два-три года разработки программ экономических реформ, осуществлявшихся нами и нашими коллегами на рубеже 90-х годов. Не было одного: реальной практики реформ на территории бывшего СССР. Зато была конкретная ситуация развала хозяйства огромной страны, к тому же напичканной ядерным оружием и лишь обретающей свою новую государственность и политическую независимость. И именно эта реальная ситуация во многом определяла масштаб и последовательность наших действий.

Очень скоро нам стало ясно, что действенных и одновременно адекватно воспринимаемых обществом административных рычагов спасения ситуации у нас просто нет. Правда, некоторые люди из близкого окружения Ельцина (одним из их лидеров был Юрий Скоков, тогда первый заместитель председателя Правительства РСФСР) предлагали ему вариант «а-ля военный коммунизм»: уполномоченные с особыми правами на заводах, полупринудительное изъятие зерна у сельхозпроизводителей, тотальная система государственного распределения, карточки для населения. Это был бы гигантский шаг назад даже от половинчатых экономических новаций Горбачева – Рыжкова. А главное, это был путь в абсолютный тупик, кратковременное продление агонии старой системы. И еще важный момент. В нашем распоряжении не было красногвардейских отрядов, готовых силой оружия забрать зерно у крестьян. К счастью, не было и руководителей, способных отдать такой приказ. У Ельцина хватило мудрости эти предложения отвергнуть.