Как мы писали роман

But we do not write 'tales' now; we prepare 'human documents' and dissect souls."	Но мы больше не пишем сказок. Мы изготавливаем "человеческие документы" и анатомируем души.
He broke off abruptly in the midst of his tirade.	Вдруг он резко оборвал свою речь.
"Do you know what these 'psychological studies,' that are so fashionable just now, always make me think of?" he said.	- А знаете, что напоминают мне все эти "психологические" исследования, которые сейчас в такой моде?
"One monkey examining another monkey for fleas.	Обезьяну, ищущую блох у другой обезьяны.
"And what, after all, does our dissecting pen lay bare?" he continued.	- И что в конце концов обнажаем мы своим прозекторским ножом? - продолжал он.
"Human nature? or merely some more or less unsavoury undergarment, disguising and disfiguring human nature?	- Человеческую природу или только более или менее грязное нижнее белье, скрывающее и искажающее эту природу?
There is a story told of an elderly tramp, who, overtaken by misfortune, was compelled to retire for a while to the seclusion of Portland.	Рассказывают, как один старый бродяга, преследуемый неудачами, вынужден был искать пристанища в Портландской тюрьме.
His hosts, desiring to see as much as possible of their guest during his limited stay with them, proceeded to bath him.	Г остеприимные хозяева, желая как можно лучше ознакомиться со своим гостем во время его кратковременного пребывания, решили вымыть его.
They bathed him twice a day for a week, each time learning more of him; until at last they reached a flannel shirt.	Они купали его дважды в день в течение целой недели и каждый раз открывали в нем что-нибудь новое, пока наконец не дошли до фланелевой рубашки.
And with that they had to be content, soap and water proving powerless to go further.	И этим им пришлось удовлетвориться, так как мыло и вода оказались бессильными проникнуть глубже.
"That tramp appears to me symbolical of mankind.	Этот бродяга, как мне кажется, вполне может быть символом всего человечества.
Human Nature has worn its conventions for so long that its habit has grown on to it.	Человеческая природа так долго была облачена в условности, что они просто приросли к ней.
In this nineteenth century it is impossible to say where the clothes of custom end and the natural man begins.	Теперь, в девятнадцатом веке, невозможно уже сказать, где кончается одежда условностей и где начинается естественный человек.
Our virtues are taught to us as a branch of	Наши добродетели привиты нам как некие признаки "умения себя держать".
'Deportment'; our vices are the recognised vices of our reign and set.	Наши пороки - это пороки, признанные нашим временем и кругом.
Our religion hangs ready-made beside our cradle to be buttoned upon us by loving hands.	Религия, как готовое платье, висит у нашей колыбели, и любящие руки торопятся надеть ее на нас и застегнуть на все пуговицы.
Our tastes we acquire, with difficulty; our sentiments we learn by rote.	Мы с трудом приобретаем необходимые вкусы, а надлежащие чувства выучиваем наизусть.
At cost of infinite suffering, we study to love whiskey and cigars, high art and classical music.	Ценой бесконечных страданий мы научаемся любить виски и сигары, высокое искусство и классическую музыку.