Как мы жили в СССР

Впрочем, в Средней Азии существовали не только «малые» конфликты между соседями, но и большой конфликт с Москвой. С одной стороны, трагическое ташкентское землетрясение 1966 года вызвало у многих людей в СССР стремление поддержать Узбекистан (как в годы Великой Отечественной узбеки поддерживали эвакуированных к ним жителей западных земель СССР). С другой же стороны, Средняя Азия не чувствовала никакой культурной или политической близости с Россией. В 1965 году в Ташкенте на узбекском языке распространялась листовка:

Народная партия Средней Азии обращается с призывом к своему народу подняться на борьбу против русских захватчиков и за освобождение своей родины от столетнего ига, воодушевившись примерами народов Алжира, Кубы, Мали… Мы являемся рабами России [Пихоя 1998: 293].

Очевидно, что авторы листовки рассматривали СССР в качестве стандартной колониальной империи, с которой надо бороться, вдохновившись антиколониальной борьбой, происходящей в разных частях света. Похожая листовка была обнаружена в Луцке на Западной Украине. «Люди, возьмите в руки оружие и начинайте сокрушать голову красного дракона, который вот уже полвека душит чуть ли не всю Европу» [там же: 293]. А украинец Иван Дзюба написал книгу (естественно, не опубликованную в советское время), где отрицал такое видение будущего, в котором советские нации должны слиться воедино под эгидой русских [Simmonds 1977: 64–65]. Но при этом евреи, проживавшие на западе Украины, помнили, как мой собеседник экономист Евгений Гонтмахер, что дед его погиб при петлюровском погроме, а бабка – в концентрационном лагере. Другой его дед (коммунист) пострадал при правлении Юзефа Пилсудского (Львов тогда входил в состав Польши). Дед сидел в тюрьме три года, его пытали, загоняли иглы под ногти [Гонтмахер, интервью].

Можно долго спорить, кто прав, кто виноват во всех этих межнациональных конфликтах, но, во всяком случае, многочисленные факты свидетельствуют о том, что проблема кровавых столкновений и распада СССР возникла значительно раньше, чем это обнаружило большинство граждан Советского Союза. При взгляде из Москвы или Ленинграда проблема национальной независимости, к которой стремились жители разных республик, могла показаться незначительной. Мол, чем вам в СССР плохо живется? Но для некоторых прибалтов или кавказцев вопрос независимости был вопросом жизни и смерти. Пассионарии даже жертвовали своей жизнью за независимость, хотя бóльшая часть советских людей об этом так ничего и не узнавала. В ноябре 1968 года учитель Василий Макуха облил себя бензином и поджег. В столбе огня он бежал по киевскому Крещатику и кричал: «Да здравствует свободная Украина!» В феврале 1969 года попытку самосожжения предпринял другой украинец – Николай Бреславский. Через два месяца пытался сжечь себя Илья Рипс в Риге. В 1972 году вспыхнул факелом на центральной улице Каунаса литовец Ромас Каланта. В 1978‑м сгорел крымский татарин Муса Мамут. В Литве похороны Ромаса Каланты привлекли множество народа. В знак поддержки некоторые люди выходили на забастовки [Геллер 1999: 143]. В 1970‑х подобный протест, естественно, ни к чему привести не мог. Но пепел людей, решившихся на самосожжение, долго стучал в сердца тех, кто не принимал жизни в Советском Союзе.

Коммунизм был своего рода морозильной камерой, – отмечал крупный польский политик и журналист Адам Михник. – Многоцветный мир напряженностей и ценностей, эмоций и конфликтов был покрыт толстым слоем льда [Михник 2011: 265].

Но когда все растаяло под солнцем оттепели, конфликты ожили и стали очевидны всем, кто не догадывался о том, что творится подо льдом.

Владимир Высоцкий как социолог

Я долго писал для вас эту картину советского мира, долго подбирал примеры, обобщал факты и формулировал выводы. Но по большому счету, есть книга, автор которой давно уже все подобрал, обобщил и сформулировал. И книга эта, как ни странно, не научная монография, а сборник стихов.

Моя семья не была ни диссидентской, ни музыкальной. Но магнитофонные пленки с Владимиром Высоцким, прокручиваемые на старенькой катушечной «Астре-2», я помню почти с того момента, как вообще себя помню. И это притом что Высоцкий был рядовым актером московского Театра на Таганке, не получившим от государства почетных званий. Да и в популярных фильмах снимался он не так уж часто. Однако сам Владимир Семенович был в то время невероятно популярен. Человек мог запросто не читать Пушкина, который вроде бы «наше всё», но песни Высоцкого слышал, так или иначе, практически каждый.