Как мы жили в СССР

На ошибках наградной политики Высоцкий не останавливается. В следующем году он возмущается тем, что в составе зарубежных делегаций «с вами ездит личность в штатском», то есть, как все понимали, соглядатай из КГБ. Это уже не в бровь, а в глаз. От романтики поэт движется в сторону реализма. Чем дальше – тем больше. Вот, например, реальная иерархия советского общества, не зафиксированная даже в знаменитой «Номенклатуре» Михаила Восленского: «У нее старший брат – футболист „Спартака“, / А отец – референт в Министерстве финансов». Не существует, как выясняется, никакого социалистического равенства. И при таком раскладе нашему бездомному (ангажирующему угол у тети) герою ничего на амурном фронте не светит. А вот развитие романтической темы, наполненной уже реалистическим содержанием: «Куда мне до нее – она была в Париже, / И я вчера узнал – не только в ём одном!» Как объяснишь сегодняшнему тинейджеру, что для «совка» 1970‑х человек, побывавший по ту сторону железного занавеса, сразу выходил на иной уровень неформальной культурной иерархии? И совсем необычное – картина очереди в советском общепите. Чистый быт, без всякой любви: «Мы в очереди первыми стояли, / А те, кто сзади нас, уже едят!» В чем же дело? «Те, кто едят, – ведь это иностранцы, / А вы, прошу прощенья, кто такие?» Помню, как меня в Мариинском театре выгнал с законного места «сотрудник» буквально теми же самыми словами, поскольку иностранцы, имевшие билеты в разных концах зала, решили сесть вместе.

Как же несчастному «совку» изменить свое место в иерархии? На этот счет имеется «Песенка о переселении душ»: «Пускай живешь ты дворником – родишься вновь прорабом, / А после из прораба до министра дорастешь…» В общем, есть еще шанс, поскольку «мы, отдав концы, не умираем насовсем». Но это – к вопросу о загробном мире. А что же остается рядовому человеку в реальной жизни, где он обречен с завистью смотреть на тех, кто торопится в Париж, и тех, кто, нагруженный шмотками, из Парижа возвращается? Есть на этот вопрос ответ. Помните «Песню-сказку о нечисти», которая сама друг друга извела? До сих пор интеллигенция смотрит на силовиков с олигархами, как на Соловья-разбойника и Змея трехглавого: авось перегрызут друг другу глотки. «Убирайся без бою, уматывай / И Вампира с собою прихватывай!»

Оставим на сем опасном месте размышления об иерархии и перейдем к «героике» советского труда. По сути дела, вся знаменитая спортивная серия Высоцкого именно об этом. Один за другим проходят бедолаги, занятые не своим делом, как, собственно, и весь «героический» советский народ. Вот «Песенка про метателя молота»: «Приказано метать, и я мечу». А вот конькобежец на короткие дистанции, которого заставили бежать на длинную, где он и спекся. Вот сентиментальный боксер страдает: «Бить человека по лицу я с детства не могу». Вот марафонец, способный обогнать гвинейского «друга» только при температуре «минус 30». Все они – винтики нелепого механизма, прокручивающегося вхолостую. Все они – «бегуны на месте» из «Утренней гимнастики». И лишь прыгун в высоту, вечно заходящий не с той ноги, которая нравится тренеру, решается возроптать: «Но свою неправую правую я не сменю на правую левую».

Бессмысленность «героического труда» должна обернуться трансформацией внутреннего мира: ведь чем-то же человек должен жить, нельзя существовать пустотой. И действительно, герой Высоцкого живет: в нем прорастает агрессивное хамство, позволяющее каждой кухарке считать себя способной к управлению государством в духе известной ленинской фразы. В ранних песнях «совок» робко стремится податься в антисемиты, предварительно пытаясь узнать, кто же такие семиты: «А вдруг это очень приличные люди, / А вдруг из‑за них мне чего-нибудь будет?» Но по мере усиления деградации личности амбиции нарастают: «Сижу на нарах я, в Наро-Фоминске я. / Когда б ты знала, жизнь мою губя, / Что я бы мог бы выйти в папы римские, / А в мамы взять, естественно, тебя!» Знаменитый матч с Фишером – из той же области: «Спать ложусь я – вроде пешки, / Просыпаюся – ферзем!» И действительно, чем же не ферзь наш советский герой-работяга, когда играет с американским чемпионом мира по шахматам, пользуясь собственными правилами? «Если он меня прикончит матом, / Я его – через бедро с захватом, / Или – ход конем – по голове!»

Ну а венец картины, естественно, «Канатчикова дача». Здесь все мировоззрение «совка» собрано воедино. Здесь – страх перед сложностью мира, открывающегося за воротами родной, уютной психушки. Здесь – ужас, испытываемый рабом на пороге освобождения. Не вкатили наркотик, чтобы своевременно забыться, – и вот результат: сами просим телевизионного успокоительного, чтобы не думать, не анализировать, не принимать решения. «Уважаемый редактор! / Может, лучше – про реактор? / Про любимый лунный трактор…»