Как мы жили в СССР

Кинорежиссер Георгий Данелия начинал трудовой путь инженером-строителем. Первую порученную ему работу он выполнил на месяц раньше заданного срока. Ожидая похвалы, Данелия представил чертеж главному архитектору, но тот вдруг выразил недовольство и стал черкать карандашом. Переделывать проект приходилось три раза, и каждый раз дело кончалось одним и тем же.

Расстроенный инженер совсем уж запутался в том, чего от него хотят, но как-то раз в курилке опытные товарищи все ему объяснили. Проект надо сдать лишь на пару дней раньше срока. В этом случае все получат премию. А если сдавать на месяц раньше, начальство решит, что у нас есть резервы, и в будущем урежет срок работ как раз на месяц. Тогда вкалывать придется без отдыха.

Данелия все понял и стал работать по-другому – так же, как большинство. Приходил на работу вовремя и шел курить. Потом немного чертил и вновь отправлялся в курилку. Слонялся по институту, играл с друзьями в морской бой и приступал к работе лишь в той мере, в какой было нужно для сдачи задания в срок [Данелия 2006: 13]. Единственный плюс подобной системы обнаружился в том, что талантливый человек ее не выдержал и страна приобрела замечательного кинематографиста вместо рядового инженера.

Народ на предприятиях как мог адаптировался к проблеме вынужденного безделья. Играл в настольные игры – карты, преферанс, шашки, «Чапая». Иногда даже в подвижные игры – «в отдельском коридорчике били друг другу пенальти спущенным резиновым мячом или теннисным мячиком». Один инженер, напротив, «навострился спать на рабочем месте сидя. Подставит руку под щеку. В другой держит карандаш или логарифмическую линейку. И спит. Однажды рука соскользнула, и он рухнул в проход» [Тульчинский 2007: 59, 96].

Когда я работал слесарем и одновременно учился экономике на вечернем отделении Ленинградского университета, сердобольные коллеги по цеху не мешали в рабочее время конспектировать «Капитал». Карл Маркс на том свете, наверное, подпрыгивал от счастья, видя, как семнадцатилетний «пролетарий» грязными трудовыми руками раскладывает на верстаке тетрадки для постижения премудростей теории прибавочной стоимости. По сей день у меня в домашней библиотеке хранится первый том «Капитала», который я таскал на работу и раскладывал в том месте, где только что слесарничал. Обложка книги впитала в себя металлическую пыль и стала с тех пор сероватой.

Писатель Владимир Войнович начинал свой трудовой путь столяром – делал тумбочки для общежитий. Хорошие, наверное, были тумбочки. Одна беда – никому не нужны. Готовую продукцию сваливали в углу цеха. Но несмотря на это, предприятие, имевшее план, продолжало сколачивать тумбочки – одну за другой. Войнович с напарником мигом приспособились к ситуации, требовавшей от них бессмысленного труда. Они состругивали рубанком печать мастера, принявшего готовые изделия, и через некоторое время сдавали их вновь. Высвободившееся время использовали, понятно, для отдыха. Когда жульничество наконец разоблачили, начальник цеха вяло прореагировал: «Ну что же вы, ибёныть, такое делаете?» Однако к взысканиям не прибегнул, поскольку махинаторы никакого ущерба ему не нанесли [Войнович 2010: 113–115].

Когда я прочел у Войновича эту историю, то посмеялся, погрустил, написал в свою книгу тот абзац, который вы только что прочли, и долго его не вспоминал. Однако совсем недавно вдруг обнаружил, что подобная история могла произойти в советской экономике не с отдельными работягами, а с целой фабрикой, которая производила дрянную обувь, отправляла в торговлю, где ее полностью браковали и отправляли обратно на переделку. Обувщики ничего не переделывали, а лишь переоформляли документы и вновь слали брак на базу (возможно, за вычетом 10–15%, которые все же сбывали народу со скидкой в 80–90%). И так все шло по кругу. Зарплату при этом труженики исправно получали. Я, может, и не поверил бы в эту удивительную историю, если бы ее не рассказал сам председатель Госплана СССР Владимир Щербаков [Кротов, Щербаков 2021: 50–52].