Как мы жили в СССР

Обман государства шел на пользу и рядовым работникам, и руководителям предприятия. Иерархические торги осуществлялись вплоть до самой нижней ступеньки социальной лестницы. Так происходило всюду. Директор торговался с начальником цеха, тот – с бригадиром, а бригадир – с рабочим. Разница между торгами премьера с министром и бригадира с рабочим состояла лишь в том, что высшее московское начальство должно было закрывать глаза на невыполнение производственных планов, а заводское – на то, что рабочий пришел с бодуна и вместо демонстрации своего пламенного стремления к коммунистическому труду ползает по цеху, как «беременный таракан», прикладываясь каждые четверть часа к автомату с газированной водой. И это еще в лучшем случае. Поскольку в худшем приходилось мириться с откровенным воровством. Право трудящегося человека стащить с завода то, что плохо лежит, негласно рассматривалось как часть большой и разветвленной системы иерархических торгов, хотя рабочие, естественно, не размышляли в таких мудреных категориях. Среди них был популярен простой лозунг, навеянный революционными представлениями прошлого, о том, что трудящийся человек, а не капиталист, – хозяин своей страны. «Тащи с работы каждый гвоздь – ведь ты хозяин, а не гость». А известный анекдот оправдывал воровство уже не революционными, а социальными аргументами. Вопрос: «Почему люди в СССР протягивают руки на государственное добро?» Ответ: «Ведь если бы не протянули руки, то протянули бы ноги» [Мельниченко 2014: 683].

О том, как работали в некоторых секторах советской экономики, лучше всего свидетельствует ситуация, возникшая у одного российского бизнесмена уже в пореформенные годы. Завел он себе молочное хозяйство, в котором доярки, воспитанные еще при советской власти, естественно, воровали молоко. Бизнесмен даже не пытался отучить их воровать и готов был терпеть сравнительно малые убытки, возникавшие по сей причине. Просил только, чтобы доярки крали в открытую, а не разбавляли молоко водой, поскольку полученную вследствие данной операции жидкость не принимали на молокозавод, и это приводило уже к убыткам поистине колоссальным. Но перевоспитать тружениц советского сельского хозяйства так и не удалось [Кох 2003: 156].

Увольнять расслабившегося или вороватого работника оказывалось в СССР столь же бессмысленно, как репрессировать не справившегося с планом директора. Рано или поздно на его место придет тот, кто еще хуже, а уволенный запросто устроится на соседнее предприятие. Поэтому лучше уж договариваться по-хорошему. Хороший бригадир закроет глаза на сегодняшнее похмелье, зато, если в конце месяца потребуется поднажать, чтобы все же выполнить план (это называлось штурмовщиной), «мужики» его не подведут, соберутся с силами и сделают, что нужно.

Ленинградский социолог Андрей Алексеев как-то раз поставил на самом себе потрясающий эксперимент. Он покинул научный институт и отправился на несколько лет трудиться рабочим для того, чтобы изучить, как строятся реальные отношения в производственной системе. Выяснилось, что они вовсе не плановые, не командные и не научно обоснованные. Установленные правила рабочие делят на две категории: «это – х-ня!», а «это – не х-ня!» [Алексеев 2003: 143]. На первое плюют, а второе принимают во внимание. И начальство вынуждено с этим считаться, поскольку в противном случае ничего работать на заводе не будет. В перестроечное время социологи смогли провести исследование об отношении работников к приказам руководства предприятий и выяснили, что примерно половина опрошенных либо прямо говорит начальству об ошибочных распоряжениях, либо лишь делает вид, будто их выполняет [Советский простой 1993: 75].

Могли ли мы в советское время делать продукции больше и лучше? Никто в такой системе «научного планирования» этого не знал. Да к тому же в ряде случаев «больше» отнюдь не значило «лучше». Как ни парадоксально, больше продукции можно было изготовить не путем расширения производства, а посредством удорожания изделий. Допустим, план предприятия включает выпуск продукции на 1000 рублей. Выполнить его можно, изготовив тысячу изделий по рублю каждое. А можно поступить по-другому: использовать дорогие материалы и таким образом довести цену изделия до двух рублей. Тогда для выполнения плана потребуется выпустить не тысячу штук, а только пятьсот, что, несомненно, легче. Материалоемкость советской экономики росла непрерывно [Ханин 2008: 397].