Как нам жить? Мои стратегии

Трудность преодоления ментального барьера между Китаем и христианской Европой, с моей точки зрения, заключается в том, что называют “инкультурацией христианства”, то есть сочетанием евангельского учения с местным культурным наследием. К последнему определенно относятся Аристотель и Фома Аквинский, а с ним вся схоластика, всё еще присутствующая в нашей теологии. В Китай имеет смысл идти без этого багажа, предлагая трактовку Евангелия, приближенную к современности, быть может, с опорой на инструментарий физики, космологии и математики. На этом языке обещания воскресения и вечной жизни, общения святых и спасения, которое наступит вне времени и пространства (или в ином времени и в ином пространстве?), были бы сегодня в Китае более понятны, чем переведенные с латыни термины, не имеющие китайских аналогов. Я убедился в этом, рассказывая о заповедях любви, вызвавших у слушателей искреннюю неприязнь, ведь как можно пропагандировать любовь, если это чувство, а чувства следует контролировать, а не подчиняться им.

Я веду эти рассуждения, понимая, что им здесь не место и что они не способны убедить теологов, как не убедили их слова Иоанна Павла II. Утешаюсь я всегда тем, что подобные мысли родились именно у польских католиков – достаточно назвать имена незабвенного архиепископа Жичиньского и по-прежнему здравствующего ксендза профессора Хеллера.

Вернемся к теме старости и смерти. В одном фильме, снятом на английском языке, я использовал в финальной сцене мысль, высказанную мамой. Приближаясь к сотому дню рождения и одряхлев, она повторяла, что это состояние необходимо: пока человек здоров, ему ни за что не хочется умирать, а старческая немощность весьма способствует уходу. Еще мама говорила, что умирать здоровым не подобает, ибо здоровье – это капитал: его нужно использовать, тратить, а не накапливать впустую.

Теперь сцена из “Прикосновения руки”. Пожилой композитор утешает своего молодого поклонника, который некогда вдохновил его творить, а теперь сам терзается сомнениями.

В ролях: Макс фон Сюдов, Сара Майлз, Лотер Блюто.

[ ♦ “Прикосновение руки”]

На террасе сидит старый композитор в инвалидном кресле. Рядом – молодой человек, который внимательно смотрит на него. Старик тихим голосом описывает свою жизнь.

Старый композитор. Дряхлость, приходящая на старости лет, – большое благо. Благодаря ей, мы становимся бесчувственными. Жизнь перестает нас волновать. Мы спокойно ждем смерти. Человек, в общем-то, ожидает ее с радостью. Знаешь, у этого состояния есть положительные стороны. Я хожу в туалет, не сходя с места. Меня моют, кормят с ложечки. У меня с моим сыном много общего. И ты очень мне помог.

Молодой человек (удивленно). Неужели ты счастлив?

Старый композитор. Несказанно.

Молодой человек. А у меня нет ничего. Я ощущаю внутри пустоту.

Старый композитор. Пустоту? Помню, когда-то ты уверял меня, что мы лишь орудия, или… как ты это назвал? Оружия? Теперь я должен убеждать тебя в этом?

Старый человек добродушно улыбается. Молодой встает, чтобы скрыть слезы, потекшие из-под очков по щеке.

[♦]

В этой картине я изображаю смерть в мягких тонах, говорю о примирении с неминуемым. В светской перспективе смерть – уход в небытие. В религиозной – шаг в неизвестность.

Думая и говоря о смерти, невозможно пройти мимо sacrum, вопроса о святости. Современная культура вытесняет это понятие. Для многих людей не святы ни флаг, символизирующий народ и потери, понесенные предыдущими поколениями во имя нашей жизни, ни такие места, как кладбища. Рационализм спорит с магией, а святость в известной мере относится к магической сфере. Обо всем этом могут дискутировать философы, но результат их спора нам не безразличен, поскольку за ним следуют разное правовое регулирование и разная система ценностей. В связи с этим хочу процитировать свое выступление на собрании польских и немецких психиатров.

Постановка вопроса “святость жизни против ценности жизни” отражает определенную неуверенность, с которой мы сталкиваемся сегодня в интеллектуальной, философской жизни Европы и всего мира. Думаю, эту неуверенность стоит концептуализировать, пусть даже на любительском уровне, поскольку она никуда не денется и будет иметь далеко идущие последствия. Европа, в особенности Западная, в рамках латинской культуры всегда высоко ценила разум – ratio. Он был для нас гарантом правильного решения проблем. При помощи разума можно прийти к истине, разрешить наши конфликты и личные проблемы. Этот подход, который в ответ на иллюминизм[46] развился с необыкновенной силой, все еще жив.