Как нам жить? Мои стратегии

Врач. Полагаю, так же, как и все. Думаю, поначалу она не понимала, что это конец. Когда они стали стрелять, то не убили ее. Она была ранена. И тогда – возможно, вследствие шока – опять наступила ремиссия, как это уже случалось. Она стала вести себя нормально. Заговорила на хорошем немецком, обратилась к врачу с просьбой о помощи. Он заинтересовался и потом, уже после приказа застрелить ее, нашел историю болезни и сам на месте сделал вскрытие головного мозга. Он понимал, что она не была полькой и ее охранял некий закон, но вы же знаете, тогда никто не соблюдал законы. Ее похоронили где-то здесь. Остальных… остальных мы похоронили там, но что касается вашей жены… Мне очень жаль.

Юлиан долго молчит.

Юлиан. Я надеялся, вы знаете, где она лежит. Я бы поставил там крест или камень с надписью…

Юлиан уходит, не попрощавшись. Садится в лесу и закрывает лицо руками. Пытается представить сцену, которую описал ему врач.

[♦]

Сегодня нельзя не задумываться о том, есть ли вообще что-то святое и нужно ли нашему обществу сознавать святость или мы можем обойтись без нее. Избавление от ощущения святости, а значит, и от ощущения тайны – прогресс? Можно ли будет считать это полным освобождением человека или регрессом в развитии нашего рода? В общественных дискуссиях данная проблема обсуждается, хотя и в ином контексте. Часто между строк, в скрытой форме, появляются те же предложения, что когда-то привели к истреблению психически больных, “ведь они были неполноценны”. Иногда я слышу от обычных людей такие, возможно, необдуманные слова: “Ну зачем тратить деньги, какая от этого польза, если они – пациенты – все равно ничего не понимают? К чему им эта жизнь, не лучше ли помочь им покончить с ней раз и навсегда?”

В жизни нашей цивилизации есть такие сферы, о которых мы не говорим открыто, но память о нацистском геноциде душевнобольных должна быть для нас предостережением о том, что определенные взгляды могут иметь страшные последствия. Все мы понимаем, что это было преступление, что это было зло. Не может быть и речи, чтобы кто-то оправдывал сегодня убийц людей, страдавших психическими заболеваниями. Горе нашей культуре, если мы прислушаемся к тем, кто именем прогресса провозглашает лозунг качества жизни и может признать чью-либо жизнь лишенной ценности, предлагая сделать эвтаназию.

Мы склонны верить в иллюзии, что все худшее у человечества уже позади. С момента окончания кровавой войны прошло два поколения, и мы убеждены, что стали другими, намного лучше, благороднее тех, кто убивал, бомбил и сжигал. А ведь нет никаких рациональных предпосылок так думать. В нынешних обстоятельствах мы полны снисходительности, толерантности, терпимости, эмпатии и много чего еще, но исторический опыт подсказывает – в человеке всегда дремлет зверь. Вывод: нужно быть начеку, в первую очередь нельзя доверять самим себе, иначе нас ждут горькие разочарования.

С другой стороны, не надо забывать, что человек многократно переступал через себя, совершал героические поступки и делал это осознанно. Я различаю героизм, вытекающий из ограниченности, внутренней слепоты или фанатизма, и героизм как сознательный выбор, необыкновенным примером которого был подвиг священника-францисканца Кольбе, отдавшего свою жизнь в нацистском концлагере за другого человека; Кольбе не знал его и не имел по отношению к нему никаких личных обязательств. Свое решение он мог отменить в любой момент, поскольку комендант лагеря отказывался верить, что кто-либо в здравом уме способен по собственному желанию пожертвовать своей жизнью. Интересно, есть ли в современном мире ценности, за которые не жалко отдать жизнь? Если нет, может быть, наша жизнь немногого стоит? Есть ли у нас то, что мы не продадим ни за какие деньги? Я ставил этот вопрос в начале книги и повторяю его в конце. А теперь – фрагмент киносценария об отце Кольбе, предваренный коротким рассказом об истории создания ленты.

С некоторым смущением вынужден признаться, что Максимилиан Кольбе не был той личностью, о которой мне хотелось сделать фильм. Более того, среди всех современных святых, пожалуй, именно он представлялся мне наиболее трудным человеком. Предполагаю, что если бы я встретился с ним, то не почувствовал бы никакой “химии”, иногда возникающей между людьми независимо от разницы в возрасте и положении.

И вот во второй половине 1980-х годов мне поступило из Германии предложение снять картину о Кольбе. В то время Ежи Урбан, пресс-секретарь правительства, отвечавший за идеологию, публично указывал Католической церкви на антисемитизм святого отца и его связи с наиболее обскурантистским течением католицизма. Изучив биографию Кольбе, я нашел материал, подтверждающий эти обвинения, хотя нет сомнений, что они были сильно преувеличены в целях антикатолической пропаганды.