Как переучредить Россию? Очерки заблудившейся революции

Ничто не возникает из ниоткуда. Новая паранормальность не является следствием воображения Путина. Мифология «специальной операции» не является креативным продуктом творчества ни самого Путина, ни его администрации. Она пришла в Кремль извне, отразилась в зазеркалье русской посткоммунистической власти и вернулась обратно во внешнюю среду, откуда пришла, в качестве концепта «русского мира», похожего на осетрину даже не второй, а третьей свежести. Этот достаточно плоский мир по-прежнему стоит на трех русских китах: православном фундаментализме, славянофильстве и сталинизме (радикальной версии русского большевизма). Уже само перечисление этих «духовных корней» говорит, что идеологию эту все-таки отнюдь не на помойке нашли (хотя многим и кажется, что именно там), а связали из стеблей, уходящих своими корнями в самую глубь русской духовной культуры, в ее темный подвал. И только поэтому, на мой взгляд, пропаганда так мощно зашла.

К середине XIX века русские, по мнению историка Ключевского, сформировались как политическая народность, т. е. как культурная общность, обладающая собственным языком и религией, сумевшая сформировать централизованную государственность в качестве своей политической оболочки. Это было формально и неформально теократическое государство, жизнь которого была выстроена вокруг православия – религии с глобальными амбициями и претензиями на исключительность. Политическая и религиозная жизнь империи были неотделимы друг от друга, а император являлся также и формальным главой церкви. По моему мнению, с тех пор и до сегодняшнего дня Россия остается теократическим государством либо в открытой, либо в латентной форме (как в советскую эпоху, когда государственной религией временно был коммунизм).

Приблизительно в это же время, в середине XIX века, в России начала формироваться светская идеология. Но с самого начала процесс пошел «не так». Дело в том, что, когда русские только оформлялись в качестве политической народности, рядом в Европе уже бурно шел процесс образования наций – общностей более высокого порядка, объединенных не по принципу крови и религии, а вокруг гражданственности (набора абстрактных гуманистических по своей природе ценностей). Поэтому зарождавшейся русской идеологии пришлось «переобуваться на ходу» и срочно вырабатывать свое отношение к нации и национальному государству.

В результате идеология в России появилась сразу как бы в двух конкурирующих друг с другом форматах: западническом, который с ходу признавал преимущество западной социально-экономической модели и требовал ее применения в России, и славянофильском, который, напротив, отвергал эту модель и требовал изоляции России от Запада с целью сохранения ее самобытности (читай – православной прошивки). Это сформировало на будущее не один, а два потенциально возможных духовных паттерна политического развития России – православно-западнический и православно-славянофильский.

В XIX веке историческое развитие России происходило преимущественно в лоне православно-западнического паттерна. В конце XIX века западничество радикализовалось и вобрало в себя отчасти мессианский пафос славянофильства.

Так возник большевизм как отчасти гибридное духовное течение. Относительно небольшая секта большевиков в условиях войны и разрухи смогла навязать свою квазирелигиозную философию русскому обществу и узурпировать политическую власть.

Впоследствии Великая депрессия в совокупности с массой других обстоятельств стала триггером перерождения большевизма в сталинизм – радикальную, тоталитарную, латентно-националистическую идеологию, в которой пролетарское мессианство было органично вписано в мессианство православное.

По сути, с высоты сегодняшнего дня можно сказать, что сталинизм никогда не был случайным зигзагом заблудившейся русской души, а лежал в генеральном русле развития русской идеологии, был теснейшим образом связан с незападническими компонентами большевизма – как со славянофильством, так и с радикальным православием, которые можно рассматривать в качестве его предтеч. Сталинизм был связан с духовным наследием России и, будучи подвергнутым обструкции, не развоплотился, а ушел под землю и стал «андеграундом».

Большевизм как движение умер в 1953 году, но не потому, что умер Сталин, а в результате совершенного сталинскими наследниками антибериевского переворота, положившего конец эпохе «диктатуры пролетариата», т. е. теории и практике ничем не ограниченного политического насилия. За этим последовали четыре долгих десятилетия его медленного разложения и превращения в интеллектуальный компост. Большевизм – ранее довольно цельное движение – стал распадаться на свои составные части, т. е. на обломки некогда интегрированных в нем западнического и славянофильского паттернов.