Как Петербург научился себя изучать

Если кому-нибудь случится быть возле него [памятника] в ненастный осенний вечер, когда небо, превращенное в хаос, надвигается на землю и наполняет ее своим смятением, река, стесненная гранитом, стонет и мечется, внезапные порывы ветра качают фонари, и их колеблющийся свет заставляет шевелиться окружающие здания, – пусть всмотрится в такую минуту в Медного Всадника, в этот огонь, превратившийся в медь с резко очерченными и могучими формами. Какую силу почувствует он, силу страстную, бурную, зовущую в неведомое, какой великий размах, вызывающий тревожный вопрос: что же дальше, что впереди? Победа или срыв и гибель? [Анциферов 1991б: 35][317]

Ссылки на «хаос», бурную ночь и беспокойную, бурлящую реку сразу же вызывают в памяти строки «Медного всадника». Вопросы, которые ставит Анциферов, напоминают знаменитые вопросы из поэмы:

Куда ты скачешь, гордый конь, И где опустишь ты копыта? О мощный властелин судьбы!

Не так ли ты над самой бездной
На высоте, уздой железной
Россию поднял на дыбы?

[Пушкин 1977–1979, 6: 393].

Возможно, даже в большей степени вопросы Анциферова вызывают в памяти знаменитую аллюзию на поэму Пушкина в романе Белого «Петербург»:

Ты, Россия, как конь! В темноту, в пустоту занеслись два передних копыта, и крепко внедрились в гранитную почву – два задних.

Хочешь ли и ты отделиться от тебя держащего камня, как отделились от почвы иные из твоих безумных сынов, – хочешь ли и ты отделиться от тебя держащего камня и повиснуть в воздухе без узды, чтобы низринуться после в водные хаосы? Или, может быть, хочешь ты броситься, разрывая туманы, чрез воздух, чтобы вместе с твоими сынами пропасть в облаках? [Белый 1994: 98].

Очевидно, когда Анциферов отождествлял «Медного всадника» с genius loci Санкт-Петербурга, он понимал, что это понятие включает не только саму статую, но и ее отражение в литературе. Он отдавал дань уважения творчеству Пушкина и Белого в той же степени, что и творчеству Фальконе, и полагал, что, отчасти благодаря их усилиям, памятник обильно наполнен смыслами: борьбой человека со стихиями, вечной битвой между порядком и хаосом, неопределенной судьбой России, болью отдельного человека, обнаружившего, что его мечты расходятся с историческими силами [Анциферов 1991б: 58–67, 73, 145–146]. Они помогли превратить статую из простого материального объекта, сооружения из металла и камня, в нечто, по сути обладающее духовным значением [Анциферов 1991б: 170].

Литература, слово, занимает в книге Анциферова центральное место. Она представляет собой основное средство как одухотворения, так и изучения пространства. В литературе автор находит Санкт-Петербург, одновременно и вечный, и легко отображаемый на карте, святой город, готовый открыться тем, кто предается осмысленному созерцанию. Подобно экскурсионным пособиям, которые Анциферов напишет позже, в 1920-х годах, «Душа Петербурга» в определенном смысле представляет собой практическое руководство, которое дает читателям наставления по конкретному процессу исследования. Здесь, однако, автор обращается не к профессиональным педагогам, а к аудитории индивидуальных искателей, и описываемый им подход – более личностный, он обращен внутрь и не так четко ориентирован на исполнение и отображение.