Как Петербург научился себя изучать

Признав, что изучение повседневной жизни XVIII и XIX веков дает практические преимущества, несколько десятилетий назад ряд ведущих российских ученых начали писать исторические очерки, которые во многом напоминали труды «литературного краеведения». Особенно активны в этом отношении были члены авторитетной тартуской школы семиотики. В последние годы своей жизни Ю. М. Лотман, например, написал серию очерков о культуре российского дворянства в XVIII и начале XIX века. В них он, как правило, использовал информацию, собранную из литературных текстов и исторических документов, чтобы воссоздать некий культурный ритуал и исследовать его значение для общества в целом: балы, дуэли и званые обеды – все это в то или иное время привлекало его внимание. Теоретически Лотман обычно рассматривал эти явления в контексте российского общества в целом, не ограничивая свои рассуждения одним городом или географическим районом, как это было принято у краеведов. Однако на практике он почти всегда фокусировался на той или иной столице страны, чаще всего на Санкт-Петербурге. Многие произведения, которые он создал для «Бесед о русской культуре», можно считать исследованиями Северной столицы. В соавторстве с Еленой Погосян Лотман написал «Великосветские обеды», и эта книга посвящена непосредственно Санкт-Петербургу [Лотман 1994; Лотман, Погосян 1996]. В обоих томах авторы, по крайней мере частично, рассказывают о прошлом города и повседневной жизни его жителей 150 или даже 250 лет назад в надежде помочь читателям достичь нового понимания классических литературных текстов. Как прямо заявляет Лотман во введении к своим «Беседам о русской культуре», «чтобы понимать смысл поведения живых людей и литературных героев прошлого, необходимо знать их культуру, их простую, обычную жизнь, их привычки, представления о мире и т. д. и т. п.» [Лотман 1994: 9].

Помимо собственных исследований, напоминающих как по своим задачам, так и по основному замыслу лучшие образцы литературного краеведения, Лотман и его коллеги из Тартуского университета также проявили большой интерес к ранним работам Анциферова по литературной топографии. В 1970-х и 1980-х годах ряд ведущих семиотиков, вдохновленных примером «Души Петербурга», стали внимательнее присматриваться к описаниям Северной столицы Серебряного века. Развивая и в некоторых ключевых аспектах модифицируя работу Анциферова, эти ученые разработали теорию, которую они назвали «единым петербургским текстом»[328]. По сути, вместо того чтобы утверждать, как это сделал Анциферов, что петербургская тема в принципе представляет собой последовательную литературную традицию со времен Пушкина, семиотики предположили, что иллюзия этой целостности была, по меньшей мере отчасти, создана российскими символистами. Они взяли «достаточно пестрое наследие XIX века» и упорядочили его, выбрав из огромного множества произведений, посвященных «петербургской теме», ряд сочинений, которые казались значительными и взаимодополняющими: «Медного всадника» и «Пиковую даму» Пушкина, «Петербургские повести» Гоголя и некоторые произведения Достоевского [Минц и др. 1984: 79, 81]. «Семантически связанные» в некотором ключевом смысле, эти работы, несмотря на то что были написаны разными авторами, имели тенденцию уделять внимание одним и тем же проблемам и использовать одни и те же мотивы. По сути, их можно рассматривать как «единый петербургский текст» [Минц и др. 1984: 78]. Такой писатель, как Белый, в своем романе «Петербург» мог ссылаться на различные произведения и авторов, почти незаметно переходя от одного к другому, он мог создавать символы, одновременно предполагавшие аллюзии на несколько классических текстов. Традиция XIX века, по мнению семиотиков, если понимать ее исключительно в этом смысле, по сути выполняла функцию некоего «кода»: условного языка, который символисты использовали для передачи идей и образов [Минц и др. 1984: 80].

Советские семиотики очень высоко ценили «Душу Петербурга» отчасти потому, что видели в книге «ключ», способный помочь как читателям, так и критикам понять такие произведения, как «Петербург» Белого. Методичный рассказ Анциферова об эволюции образа столицы в русской литературе помог привлечь внимание к мотивам, доминирующим в «едином тексте»: это мелкие чиновники, фантасмагория, город как призрачное видение, способное испариться, Петр I как демиург, грядущий апокалипсис, потоп и разруха. Возможно, Анциферов, по мнению представителей московско-тартуской научной школы, не до конца осознавал, до какой степени символисты преобразовали наследие XIX века; тем не менее он создал базовый научный фундамент, от которого зависело последующее изучение образа Санкт-Петербурга. Как неоднократно и открыто признавали в своих статьях семиотики, они во многих отношениях были в огромном долгу перед «Душой Петербурга»: это была работа, в которой «вопрос о “поэтике Санкт-Петербурга” в рамках академического исследования» был поставлен впервые, источник многих ключевых концепций и идей[329].