Как полюбить вино. Мемуары и манифест

Вина для ежедневного употребления я выбирал бессистемно, однако к приобретению бордо относился вдумчиво. В процессе покупки старался придерживаться рейтингов Паркера. Сразу же усвоил, что две бутылки бордо от разных производителей, получивших одинаковые рейтинги, могут основательно различаться. Первая могла мне очень понравиться, в то время как вторая казалась неприятной на вкус. Одна могла быть концентрированной и яркой, а другая – расплывчатой и скучной. Все это сбивало с толку и, конечно же, незамедлительно порождало вопросы касательно пользы рейтингов. Как могли две бутылки так различаться по качеству? Если они получили одинаковую оценку и дифференцировать их на основании дегустационных заметок не представляется возможным, на какие другие показатели возможно положиться?

Подобные вопросы подводили меня к пониманию того, что я обладаю собственным вкусом, который может отличаться от мнения критиков. Я понял, что одни и те же вина мне неизменно нравятся, а другие нет. Что касается винтажей 1980-х годов, то производители бордо вроде Gruaud-Larose и Talbot, к примеру, пользовались большим почетом и зачастую получали очень хорошие оценки. Но при этом данные вина в общем и целом меня не трогали. Они казались мягкими и были лишены четкости и своего рода благородного стиля, который мне так импонировал у других производителей. Таким образом, во мне росло осознание того, что мое мнение о вине также имеет значимость и ценность, однако я все еще чувствовал себя неуверенно и пытался увязать собственные мысли с решениями экспертов.

Мне гораздо больше нравились другие производители, такие как Langoa-Barton и Léoville-Barton, принадлежавшие к одной и той же семье, а также Grand-Puy-Lacoste и Cantemerle. Как ни странно, но выяснилось, что я не в восторге почти от всех «невоспетых героев». Эти «замковые» вина всегда расхваливались на все лады и превозносились до небес, поскольку, как говорили, они, хотя и считались малоизвестными, ничем не уступали Margaux, или вину из Mouton-Rothschild, или какому-нибудь другому топовому производителю. Для расчетливого покупателя они обладали некой присущей им привлекательностью, поэтому у меня возникал естественный вопрос: что же такое я упускал, считая многие из них совершенно непривлекательными для меня? Я начал подозревать, что их безвестность объясняется довольно вескими причинами. Одни действительно имели своеобразное очарование, другие просто отличались нормальным качеством, а третьи вообще были неприятными винами, вяжущими или бесхарактерными, иногда, правда, со слабо выраженным характером. Разумеется, это весьма широкое обобщение. Да простят меня достойные бордоские производители, если я кого-то из них несправедливо очернил. Тем не менее следует заметить, что весьма полезным оказалось мое знакомство с миром винной неразберихи, в процессе которого выяснилось, что существуют перспективные производители, которые просто еще никем не открыты, и что непримечательные куски их земли всегда прилегают к великим винодельням, где хорошие годы являются винтажами столетия, а плохие – очаровательными.

Какой бы легкой для понимания ни казалась новичкам организация производства бордо, меня стало одолевать нетерпение в отношении региона и вин в целом. По особым событиям предпочтение все еще отдавалось Бордо. Но при этом мало какие из бордоских вин помогали мне перенестись в прошлое, как случилось с La Mission 1955 года. Хотя я понимал разницу между пятилетней бутылкой от скромного производителя и тридцатилетним великим вином, мне не хватало ни денег, ни терпения, ни свободного пространства, чтобы интенсивно вкладывать в будущее. Сохранив интерес к Бордо, я принялся изучать и другие регионы.

К концу 1980-х годов Калифорния оказалась на подъеме, по крайней мере, так утверждали писатели. Какой же американец не захочет гордиться национальными винами! Впервые винодельческое хозяйство я посетил в десять лет во время семейного отпуска. В 1960-х в Долине Напа было куда тоскливее, чем сейчас. Это место больше славилось грязелечебницами и спа-комплексами Калистоги, чем роскошными винными турами на лимузинах. Мы остановились в богато украшенном викторианском «Доме на Рейне», главном офисе винодельни, которая впоследствии разрослась до транснационального конгломерата, а тогда была известна просто как Beringer Brothers. Скрытая сила винного маркетинга была такова, что мои родители, которые пили вино в редких случаях, уехали оттуда с двумя ящиками вина: в одном было белое вино из приятного, но, честно говоря, невразумительного зеленого венгерского винограда, а в другом – ничем не выделяющееся, но приятное красное под названием Barenblut, или «Медвежья кровь». Последнее, как я позже узнал, представляло собой комбинацию гриньолино и пино нуар. Времена действительно изменились.