И если бы ей понадобились доказательства, то достаточно выглянуть в окно и посмотреть на аббатство, где восемьсот лет назад был коронован дальний родственник Монтгомери Вильгельм Завоеватель.
Фатальный аргумент воздвиг между ними неприступную стену. Аннабель больше ни минуты не могла вынести вида Монтгомери. Она подошла к столу, чтобы, наконец, забрать свой ридикюль.
Монтгомери помог ей надеть пальто, вежливо открыл дверь и отошёл в сторону.
Нужно только добраться до наёмного экипажа, и там она сможет дать волю слезам…
Аннабель уже выходила, когда он остановил её, взяв за локоть.
— Я знаю, что вы планируете марш на Парламентской площади.
Её взгляд метнулся к его совершенно непроницаемому лицу.
— Ты собираешься нам помешать? — спросила она после паузы.
— Нет. Но другие могут.
Она кивнула.
— Благодарю.
Монтгомери отпустил её локоть.
"Это был последний раз, когда он ко мне прикоснулся", — подумала Аннабель.
— Если бы мы были равными по положению, — тихо проговорил он, — я бы сделал тебе предложение, когда мы гуляли по лабиринту.
О.
Значение этих слов было слишком непостижимым, чтобы в полной мере осознать его, стоя на пороге, на полпути к выходу. Ей показалось, будто время застыло, она прерывисто задышала.
— Лучше бы ты мне этого не говорил. — Потому что Аннабель никогда не стать кем-то, кроме простой мисс Арчер, и теперь она навсегда запомнит, что из-за этого потеряла.
Его глаза сияли как хрусталь.
— Если позволишь дать совет, отмените марш, — сказал Монтгомери. — Он доставит вам одни неприятности.
Она холодно улыбнулась.
— Возможно, вопрос не в том, чтобы держаться подальше от неприятностей, ваша светлость. А в том, чтобы решить, на какой стороне истории вы хотите оказаться.
Глава 21
Дженкинсу пришло письмо от греческой команды по раскопкам в Мессении. Из длинных, запутанных абзацев Аннабель смогла сделать вывод, что в экспедицию Дженкинс должен взять несколько определённых книг и инструментов. Она провела последние полчаса, осторожно поднимаясь и спускаясь по стремянке, в поисках упомянутых предметов на полках, в то время как её мысли витали за тридевять земель отсюда. Весна пришла рано в Грецию. Сейчас над морем раскинулось безоблачное небо, а воздух скоро будет благоухать розмарином и тимьяном.
— Вам нравится Мендельсон, мисс Арчер?
Стоя одной ногой на нижней ступеньке стремянки, она оглянулась через плечо. Дженкинс вопросительно смотрел на неё из-за стола, не отнимая кончика ручки от листка бумаги.
— Прошу прощения, профессор. Я не догадывалась, что напеваю вслух.
Когда он заметил, что на листе расплывается большая клякса, то тихо выругался себе под нос.
— Не извиняйтесь, — сказал Дженкинс. — Всё в порядке.
Вряд ли. Его привёл в бешенство стук вязальных спиц. Наверняка, тихое пение тоже раздражало профессора.
— Так что же? — переспросил он.
— Да. Мне нравится Мендельсон.
Он кивнул.
— Очень дотошные люди, эти немцы, очень точные. Вы знали, что, как и в профессии инженера, так и в профессии композитора важна точность.
— Нет, но могу себе представить. — Хотя каким образом точность могла создавать магию, было выше её понимания.
Дженкинс снова уткнулся в документы.
— Мы с профессором Кэмпбеллом и его дочерью собираемся на концерт в Альберт-холле в эту пятницу, — сказал он. — Дуэт споёт подборку песен Мендельсона.
Аннабель с трудом сделала следующий вдох.
— Звучит заманчиво.
— Вы ведь дружите с дочерью Кэмпбелла? — спросил Дженкинс, царапая какие-то записи на бумаге.
— Да, сэр.
Аннабель так и не дождалась от него дальнейших уточнений. Дженкинс часто погружался в свой собственный внутренний мир и забывал о её существовании.
На следующее утро в своём ящичке для корреспонденции Аннабель нашла небольшой конверт.
Она задумчиво провела большим пальцем по записке. На ощупь бумага не казалась атласной, на ней не было золотого тиснения. Но Аннабель почти не общалась с Катрионой с тех пор, как они вернулись из Клермонта, и ей хотелось увидеть Кристофера Дженкинса вне его естественной среды обитания. И, честно говоря, выражаясь словами Хэтти, она заслужила развлечений.
За десять лет работы главой Скотленд-Ярда сэр Эдвард Брайсон погружался в самые мрачные глубины человеческой души и мог назвать себя закалённым человеком.
Однако немигающий взгляд герцога Монтгомери вызывал у него желание поёжиться и объясняться.