Как привыкнуть к Рождеству?

Спорили супруги постоянно и по любому поводу. Все без малого двадцать три года совместной жизни. Хотя на первый взгляд были созданы для идеальных отношений – как два разнополюсных магнита.

Юрий Антонович в свои пятьдесят девять, несмотря на сияющую лысину, держался молодцом – на удивление свежим, розовощеким лицом и каждым жестом, нарочито напористой речью подчеркивал свою крепость и энергичность. И в одежде придерживался пусть и старомодного, но вполне определенного вкуса.

Илга Дайнисовна, наоборот, одевалась неряшливо и производила впечатление чуть ли не древней старухи. Казалось, в ее сером лице отражалась мука от десятка жестоких болезней. Если супруг постоянно что-то читал, слушал радио или смотрел телевизор, сама она гордилась тем, что не прочла за всю жизнь ни одной книги: «Не хватало еще всяким враньем голову забивать!»

При всем этом оба они обладали одной ярко выраженной чертой, сильно подмывающей их кажущуюся взаимодополняемость. Даже двумя – прямо-таки ослиным упрямством и полным пренебрежением к чьему бы то ни было мнению. Так что сатана, вроде бы, одна – да не та!

– Плевала я на то, как эти деньги называются, – тихо, но твердо заявила Илга Дайнисовна. – Раз уж честным путем заработать не дают, пусть хоть так, – и с грустью вздохнула. – Это мы с тобой привыкли жить на крохи, а молодым хочется большего.

Юрий Антонович мгновенно покраснел и в изумлении уставился на жену:

– Раз многого охота, так и в бандюги можно?

– Тише ты! – испугалась супруга и вновь глянула на дверь.

Юрий Антонович проследил за ее взглядом, пожал плечами и, отворачиваясь обратно к экрану телевизора, пробормотал:

– Прямо никто и не догадывается.

И подумал: «Какая странная настала жизнь. Мы знаем, что наш сын – бандит, но не падаем от этого в обморок. Мать им чуть ли не гордится. Еще бы: парню двадцати трех нет, а имеет уже больше, чем его родители! Эх, попади он в годы моей молодости…»

Трудно сказать, за что наказал Господь двух братьев и двух сестер Григорьевых, но родились они в колхозе. Да еще в беднейшем на сотню верст вокруг.

Родители, околхозенные, чудом пережившие Великий мор начала тридцатых, сохранили с тех пор одно-единственное, пронзительное желание выжить. С рассвета до заката тупо горбатились на едва плодоносящих колхозных полях, с пятнадцати лет тускло смотрели, как никогда не трезвеющий бригадир вносит на их счет в выцветшую тетрадку редко когда оплачивавшиеся палочки трудодней, а ночами из последних сил ковырялись на своих кормилицах-сотках. Еще и радовались, что горячо любимые Хозяин и партия хоть так выжить дают.

Из радиопередач и речей заезжих политпросветителей они знали, что весь советский народ в едином могучем порыве строит светлое коммунистическое будущее, но сами жили исключительно сегодняшним днем. Завтра Хозяин мог устроить Перелом покруче едва пережитой ими коллективизации, и заглядывать в это завтра было страшно.

Юрка был старшим из нового поколения Григорьевых. Еще в отрочестве он понял, что нормальной жизни в колхозе ему не видать; как стукнуло шестнадцать – чтобы получить паспорт, с большим трудом поступил в городе в училище, кое-как выдюжил пару голоднющих лет учебы, оттарабанил еще три не лучших года в армии и только потом, завербовавшись на Целину, зажил вроде как по– человечески – без голодных обмороков, только в самые лютые морозы примерзая под утро к подушке. Еще и домой стал кое-какую копейку отсылать.

Батя потом рассказывал, как самолично ковылял на костылях и одной оставшейся с войны ноге за переводами – и гордо, чуть свысока поглядывая на встречных. В ту пору мало кто из его односельчан мог похвастаться успехами, сравнимыми с Юркиными достижениями. Сбежать из колхоза удавалось далеко не каждому…

В гостиную вошла Зинаида Антоновна, поставила в центр и без того щедро нагруженного снедью стола огромную миску-тазик с традиционным салатом, без которого в советской семье не обходился ни один праздник. На всякий случай быстро осмотрела стол, сосчитала приборы, бросила контрольный взгляд на украшенную старыми игрушками пластиковую елку на телевизоре и, еще не совсем успокоившись, как и положено суетливой хозяйке, села на ближайший к двери стул.