Как привыкнуть к Рождеству?

Юрий Антонович покраснел, неожиданно поперхнулся и сдавленно закашлял. Зинаида Антоновна с усмешкой посмотрела на него и довершила разгром:

– Пропил он свой капитал! Устроил собутыльникам презентацию «рационального» фермерского хозяйства.

Юрий Антонович поборол кашель и с хрипотцой тихо произнес:

– Безжалостная ты, Зинаида. Какие недостатки ни имел бы Иван, он все равно твой брат родной.

– Родной… – с грустью повторила сестра. – Высосал он из меня всю жалость до последней капельки. Сколько помогали ему – а толку? Деньги все как в прорву ухнули. Самое обидное: не жаль ему трудов наших, еще и огрызается!

Юрий Антонович шумно вздохнул, выпустил большущий клуб сизого дыма.

– Нервы у него ни к черту, это верно. Так от жизни такой…

– От водки! И всем сердцем жалею я, что столько ему помогала. Жил бы, как человек… – Зинаида Антоновна повернулась к Илге Дайнисовне. – Вот такой сестре, как твоя Лайма, помогала б из последних сил.

– Опомнись! – ощетинилась Илга Дайнисовна. – По ней ведь лагерь плачет: настоящей кулачкой стала!

– Хозяйкой. И еще какой! Ты вот только и можешь пару раз в году свезти матери какой-нибудь дешевый подарочек, а Лайма полностью ее содержит. И брату помогает, – Зинаида Антоновна мечтательно закатила глаза. – Все полученные от меня деньги она не промотала бы, как Ванька, а удесятерила. И как раз у нее-то я отдохнула бы!

Илга Дайнисовна почувствовала себя неловко. Зинаида Антоновна ее ничуть не убедила, однако на приведенные аргументы надо было дать убийственный ответ, а ничего похожего в голове не рождалось.

На ее счастье в комнату вошел Павел – сын Зинаиды Антоновны, сел рядом с матерью и тут же спросил:

– Когда остальные пожалуют?

Зинаида Антоновна повела плечом.

– Вся Ленкина жизнь состоит из опозданий.

– Это точно, – усмехнулся Юрий Антонович, но тут же помрачнел и немного нервно добавил: – Артур обещал приехать, как только управится с делами.

– Будто на другой день отложить свои дела не мог, – Илга Дайнисовна нахмурилась. – Совсем не почитает молодежь святые праздники!

Павел с нескрываемой иронией посмотрел на нее, пожал плечами.

– Сами ведь учили почитать иные дни.

Илга Дайнисовна строго глянула на дерзкого племянника, но тот, похоже, даже не заметил, как она сердита. И Артур вот точно так же. Что за поколение? Она-то воспитывалась в доме, где даже взрослые дети почитали родительское слово. Можно было кивать и делать по– своему, но упаси боже прекословить!

Илга Дайнисовна родилась в немного необычной латышско– русской семье, в деревеньке неподалеку от Даугавпилса. Отцу долго не везло: в доме с трудом наскребли на женитьбу старших братьев, а тут еще в начале тридцатых в Латвии настали трудные времена – в мире разбушевалась Депрессия, – и младший мог остаться бобылем. На счастье или нет, но в соседней деревне подросла воспитывавшаяся у дальних родственников русская сиротка. Девушка потеряла родителей и крохотного братика в девятнадцатом году, во время карательного рейда большевиков по русским деревням восточной Латвии. Приемные родители ее не очень-то любили, и когда к ней посватался нищий, но не рассчитывающий на приданое Дайнис Озолс, только обрадовались.

Жизнь молодых складывалась непросто, но они сумели притереться друг к другу, народили троих детей и, работая долгие годы от зари и до зари и даже больше, кое-что поднакопили. В сороковом году задумали отделиться от родителей Дайниса и ставить свой дом. Не тут-то было: сперва, не выходя из дома, оказались вдруг в Совдепии, а потом и вовсе грянула война!

Но самыми жестокими стали первые послевоенные годы. Илга Дайнисовна хорошо помнила то время: по деревням шныряли «слуги Сталина», леса наводнили «лесные братья» и отпетые разбойники, и все они, так или иначе, сели на спины безразличных к политике, но почему-то вечно всем обязанных крестьян. А в сорок девятом убили дедушку; кто, из какого лагеря – так и не узнали.

Илге было очень трудно. Родители – ярые католики – требовали строжайшего соблюдения религиозных правил и жестоко наказывали за малейшую провинность. Но она молча все сносила: и когда после часа-двух стояния в костеле от голода и усталости кружилась голова, и даже когда вместо школы родители отправляли ее пасти соседских коров, а заработанные копейки тайком от безбожной власти жертвовали на церковь.

Лайма была моложе Илги всего на полтора года, но ей не досталось и половины этих тягот. Ее – умницу, красавицу – так любили, что от многих обязанностей освобождали и прощали даже то, за что старшую наказывали с предельной строгостью.

Илга молча дотянула до семнадцати и уехала. Она так надеялась, что больше не придется соревноваться с сестрой за любовь окружающих…

– Кстати, тетя Илга, – спохватился Павел. – Вы ведь католичка?

– Да! – с гордостью кивнула та.

– Стало быть, ваше присутствие за сегодняшним праздничным столом вполне логично. Но вы-то, мам и дядя Юра, люди, вроде, православные. А ваше Рождество на январь приходится.

– Нашел православных, – махнула Зинаида Антоновна.

Юрий Антонович, глядя мимо племянника, сказал: