Как прожита жизнь. Воспоминания последнего секретаря Л. Н. Толстого

Иногда я мысленно сравнивал между собой двух наших «праведников»: Сережу Попова и Сережу Булыгина. В их судьбе и личностях было, конечно, много общего: оба принадлежали к привилегированному классу, оба вышли из него и взялись за тяжелый, простой труд, оба воодушевлены были истиннохристианским идеалом, познанным через Толстого, оба отличались исключительной высотой и чистотой душевного строя. И, однако же, оба вовсе не были на одно лицо. Разница между ними, как это мне представилось тогда же, состояла в том, что один, Сережа Булыгин, живя самоотверженной жизнью, исполнял требования своей души, а другой, Сережа Попов – требования своей веры. Булыгин, казалось, должен был вести упорную, скрытую борьбу с собой, с низшей стороной своего «я», чтобы достигнуть тех духовных результатов, каких он достигал, – Попову его высокий полет достался как будто без всяких особенных усилий с его стороны, не то от свойств его природы, не то от рассудка, но – как бы механическим образом.

Сереже Булыгину свойственно было заинтересоваться или увлечься, хотя бы на время, чем-нибудь лежащим вне чисто-духовной, религиозной и моральной сферы (например, музыкой, техникой или просто красотой осеннего пейзажа), – Сережа Попов мог говорить своим ровным, тихим голосом только о душе и о Боге.

В движениях и поступках Сережи Булыгина было больше разнообразия, – движения и поступки Сережи Попова были вполне однообразны.

Сережа Булыгин мог ошибиться, согрешить, – Сережа Попов – нет.

Сережа Булыгин стремился к самоотречению и ушел очень далеко по этому пути, – Сережа Попов, казалось, достиг полного самоотречения, и ему уже некуда было больше стремиться.

Около Сережи Булыгина все дышало прекрасной, светлой, чистой жизнью, – около Сережи Попова все напоминало о том, как суетна и тщетна всякая жизнь и как хорошо быть каждую минуту готовым к покорной, безболезненной смерти.

Высота Сережи Булыгина была человеческая, святость Сережи Попова – не от мира сего.

Первого из них все решительно горячо любили и стремились, тянулись к нему, – второго – почитали, удивлялись ему, интересовались разными забавными случаями из его столкновений с урядниками, приставами, исправниками и вообще «власть имущими», но в то же время как-то невольно чуждались и сторонились его, как бы не допуская и не представляя себе возможности интимного общения с ним.

Оба шли к одной и той же цели, в одном и том же направлении, говорили одним и тем же языком, пользовались одними и теми же средствами, а между тем пути их не сливались, но следовали только рядом, параллельно. Такова сила индивидуальности.

Из булыгинской Хатунки не раз приходилось мне паломничать, одному или в компании друзей и единомышленников, например, с теми же Булыгиными, – еще дальше, верст за двадцать, по направлению к селу Русанову, на один уединенный хуторок, заброшенный среди полей и лесов. Хуторок этот принадлежал милой семье Буткевичей, состоявшей из отца – Анатолия Степановича, жены – Елизаветы Филипповны и двух сыновей: старшего – Вениамина, лет 23, и младшего – Рафаила, лет 17–18 от роду. Был еще третий брат – мальчик Лева. Супруги Буткевичи принадлежали к первым по времени последователям яснополянского искателя правды. Дети разделяли взгляды родителей.

Есть такая, старая и малоизвестная, групповая фотография 1880-х годов, изображающая Л. Н. Толстого с первыми по времени его единомышленниками. Толстой, сравнительно еще не старый, и все его ученики, одетые в крестьянские рубахи и обутые в лапти, сидят полукругом в поле, на травке, – это было время, когда и Лев Николаевич, и последователи его увлекались «опрощением», возможно большим приближением к простому народу – и в одежде, и в образе жизни. Тут сняты: христообразный Хохлов, с небольшой светлой бородкой и грустным взором, довольно красивые и мужественно-энергичные братья Алехины, один из которых сделался впоследствии курским городским головой, и другие, всего семь-восемь человек. Вот, направо от Льва Николаевича, сидит, скрестив ноги, мужчина лет 30, с окладистой черной бородой и в очках, – спокойное, кроткое лицо: это и есть А. С. Буткевич. А рядом с ним – молодая, недурная собой, круглолицая женщина с кудрявой головкой: это – жена Анатолия Степановича, Елизавета Филипповна. И сидят все, начиная с их учителя, такие серьезные, важные, в полном сознании важности и ответственности избранного ими пути. Исключительно ценная, своеобразная и приятная фотография!..

Когда я узнал А. С. Буткевича, борода его, разумеется, уже поседела, но общее выражение кроткого лица и очки были те же. Жена же его изменилась еще меньше: на несколько отяжелевшем круглом личике появились там и сям морщинки, но очертания и выражение этого личика, как и темные, вовсе не поседевшие кудряшки на голове, остались прежние.