Как прожита жизнь. Воспоминания последнего секретаря Л. Н. Толстого

Навестив С. с целью расспросить его о положении на усадьбе, я сообщил ему о намерении Отдела по делам музеев взять в свои руки наблюдение за домом Толстого. С. приветствовал такое намерение и, со своей стороны, предложил помощь Хамовнического совета в деле ремонта дома. Ему, по его словам, легко было, при его связях и знакомствах в совете, побудить его оказать такую помощь. Мы оба признали, впрочем, что, пока усадьба открыта со всех сторон, какой бы то ни было ремонт дома, пожалуй, оказался бы нецелесообразным, потому что все равно части деревянного здания будут снова разбираться на дрова. Единственно, что могло спасти дом, – это сооружение новой ограды по внутренним межам владения взамен разрушенной, но притом – не деревянной ограды, которая, без сомнения, также была бы снова разобрана на дрова, а ограды каменной или, еще лучше, бетонной.

Но… откуда было в то время всеобщей разрухи и нужды в строительных материалах достать бетон для возведения забора длиною в 69 метров?!

С. смеялся:

– Достаньте мне бетон, а я постараюсь получить от Хамовнического Совета рабочих, и мы возведем стену вокруг толстовской усадьбы!

Стали гадать, откуда, в самом деле, можно было бы получить бетон. С. сам разъяснил, что в то время строительное дело в Москве все было централизовано и находилось под непосредственным наблюдением Особого строительного комитета при Совнаркоме, причем ни один советский склад или магазин не смел предоставлять или продавать кому бы то ни было, ни частным лицам или объединениям, ни даже правительственным учреждениям никаких решительно строительных материалов без специального разрешения помянутого Особого комитета. Вещь на первый взгляд представлялась безнадежной, но далее выяснилось, что председателем Особого строительного комитета состоял, по особому назначению Совнаркома, никто иной, как управляющий делами Совнаркома, наш знакомец В. Д. Бонч-Бруевич. Тут уже дело возведения бетонного забора, в целях спасения дома и усадьбы Льва Николаевича Толстого, перестало казаться столь безнадежным.

Нечего и говорить, что скоро я снова был у Владимира Дмитриевича, переговорил с ним, нашел полное понимание и получил разрешение на получение с советских складов необходимого количества бетона. В. Д. Бонч-Бруевич поставил хамовнический дом Л. Н. Толстого в число немногих зданий и сооружений, нуждавшихся в первую очередь в получении строительных материалов, выдал эти материалы и тем помог, буквально, спасти деревянную толстовскую усадьбу.

Замечательно, что много позднее, в 1940-х и 1950-х годах установилось твердое мнение, что все это дело ремонта дома Толстого произведено было по прямому распоряжению В. И. Ленина, который будто бы лично посетил и осмотрел этот выдающийся памятник русской культуры. Что всего удивительнее, то же самое утверждал в своих воспоминаниях и здравствовавший еще в эти годы В. Д. Бонч-Бруевич. Тут мне приходится признать, что, очевидно, он знал то, чего я не знал, потому что ни о посещении В. И. Лениным хамовнического дома Толстого до моего отъезда за границу в 1923 году, ни об его распоряжениях относительно ремонта дома мне лично решительно ничего не было известно. Возможно, что посещение дома вождем российской революции состоялось в мое отсутствие и что В. И. Ленин не был узнан техническими служащими дома-музея. Допускаю, что и распоряжение об отпуске из ограниченных государственных запасов необходимого количества бетона для возведения забора вокруг толстовского владения инспирировано или санкционировано было именно главою Советского правительства, о чем в свое время В. Д. Бонч-Бруевич не счел нужным мне сообщить. Любовь Ленина к Толстому известна, и если именно ему обязан толстовский дом своим сохранением, то и за это советский народ должен быть глубоко признателен великому вождю российской социалистической революции[105].

Конечно, разрешение В. Д. Бонч-Бруевича еще не обозначало непосредственного получения бетона. Между Особым строительным комитетом и складом, выдававшим бетон, оказался еще целый ряд нисходящих бюрократических инстанций со строгими заведующими, невнимательными секретарями, небрежными барышнями-машинистками в кудряшках, и мне пришлось, спускаясь сверху вниз, все эти инстанции обегать, что было довольно утомительно: приходилось стоять в долгих очередях, являться «завтра» и т. п.

В одном учреждении (уже не помню его названия) меня самого приняли за спекулянта.

Стоя перед каким-то секретарем, просматривавшим мои бумаги и мандаты, я вдруг получил вопрос:

– Ваша фамилия Булгаков? Не тот ли вы Булгаков, который состоял при Толстом? Я читал его яснополянский дневник.

Когда же я ответил утвердительно, тов. секретарь покачал сокрушенно головой и не то с грустью, не то с упреком промолвил:

– Так вот вы чем теперь занимаетесь! Бетон добываете…