Как роман. Удивительная жизнь Владимира Соколина

«“Свенска дагбладет” сообщает, что 17 июля было устроено покушение на Троцкого, который проводил смотр пехотного полка в городе Орёл. Во время стрельбы холостыми патронами курсант выстрелил боевым, но ему удалось только ранить шофера Троцкого. Это покушение, которое большевики тщательно скрывали, привело к ужасающим репрессиям в рядах Красной армии, где возрастающее недовольство было уже осязаемым. По утверждению той же газеты, для отправки шести дивизий под контролем Петрова против восставших в северо-восточном регионе, правительство предложило Уральскому комитету приостановить военные действия в обмен на провозглашение автономии региона. Через несколько недель стало известно, что на юге России разразилось восстание».

Из Лондона корреспондент «Лез Эко де Пари» писал: «Из Гельсингфорса мы узнали о начале восстания на юге России и провозглашении независимости Южной России и Крыма Одесским советом. Произошли сражения между мятежниками и большевиками, взбунтовались команды нескольких военных кораблей в Севастополе».

После своего опасного путешествия Владимир, наконец, прибыл в Берлин. Именно там он должен был подать запрос на учебную визу в Швейцарию. «В здании швейцарской дипломатической миссии я был неприятно удивлен, узнав, что никто ничего не знал о моей визе и что, учитывая обстоятельства, у меня мало шансов на успешный исход. Я ощутил глубокую тревогу. Годы, которые я посвятил войне, революции, оставили во мне свои глубочайшие следы, я повзрослел, сформировался, но влияло и то, что было прежде, моё обучение и становление. Сильные эмоции, которые я почувствовал, возвращаясь на родную землю, где прошла почти вся моя юность, были не только приятными».

Молодой человек с трудом переносил разницу между его недавней жизнью, проведенной в атмосфере мировой войны, собственным опытом в России и опытом швейцарских товарищей, которые вели совсем другую жизнь: «Между мной и моими товарищами был подвижный барьер, который мы неосознанно преодолевали в результате наших встреч. Я простодушно отвечал на их вопросы, и мои ответы приводили их в оцепенение. Они отвечали на мои, и я был разочарован в своем желании взаимопонимания, в моей потребности в дружбе. Я нес в себе дух всех пережитых и осмысленных событий, и он противоречил тому состоянию аффекта, который, вероятно, я бы разделил со своими товарищами, если бы, как и они, наблюдал за этой драмой на расстоянии, укрываясь от страданий за колонками ежедневных газет вместо того, чтобы проживать их, как действующее лицо. Подозрения, которые были вызваны моим отношением, делали моё положение весьма шатким. Как в учебе, так и в работе, позволяющей мне жить, вокруг меня сжималось пространство.

Итак, я был вынужден, скрепя сердце, уехать и попытаться воплотить мои планы в другом месте. Я вернулся в Париж, где мне удалось обосноваться. Во время краткого пребывания в Лондоне я наладил контакт с друзьями, которых революция разделила на две противоположные группы. Одни жалели меня за те дела, которыми я занимался в России, другие находили странным моё пребывание за границей и подозревали меня».

Мало-помалу для Владимира приблизилось время возвращаться в Россию. Он писал: «После нескольких новых сданных в Швейцарии экзаменов и курсового проекта в Гейдельберге, следующим этапом было возвращение в Берлин, где я ходил по утрам на занятия. После обеда я занимался переводом и редактированием статей для голландского издания. Затем некоторое время я поработал в генеральном консульстве в Гамбурге, после чего присоединился к советской торговой делегации в Берлине, где мы занимали огромное многоэтажное здание. Нашим административным руководителем был Стомоняков, болгарский инженер, который, как и Красин, долго работал на “Сименс и Шукерт”. Позже он был назначен заместителем Литвинова, наркома иностранных дел. Однако он был чрезвычайно нервным, внушаемым и жестоким человеком. В 1938 г. при попытке совершить самоубийство перед арестом был тяжело ранен».