Как слышно

Электробусы тихо плывут вдоль тротуаров, манят, но Глеб заставляет себя в них не садиться. Он смотрит на черный памятник Калашникову и слышит: «Шшшшш». Он переходит Садовое кольцо, наблюдает ворон, летящих низко над Малой Дмитровкой, и думает: почему их не было на кладбище, как в кино? В конце улицы у тротуара припарковано несколько черно-белых микроавтобусов. Среди «фольксвагенов» и «опелей» немало полицейских «УАЗов». Глеб озирается, но продолжает идти. Сегодня что? Какой-то план-перехват?

Сердце почему-то стучит быстро – видимо, сказываются кофе и недосып. Тверская площадь по-февральски талая, какая-то онемевшая. Напротив театра мюзикла ковыляет человек, похожий на персонажа немого фильма. На Чаплина: кривоватый, расхлябанный. Вместо котелка – меховая шапка; вместо тросточки он в руках держит ватман, свернутый в трубочку. Человек что-то кратко кричит, но что именно, Глеб разобрать не успевает. Он видит слева бег трусцой двух людей в пятнистой форме. Они кладут «Чаплина» на асфальт. Подваливают к нему с двух сторон, «Чаплин» вырывается скорее инстинктивно, пойманной на блесну рыбой. Дрожат полы пальто, как плавники. Глеб, обернувшись, секунды три просто глазеет. Он вспоминает почему-то отца. Совсем другого, высокого и статного, но тоже смешного, тоже как будто иногда нелепого и за нелепость незаслуженно презираемого.

– Эй! – орет Глеб. – Вы чего, охренели? Он просто по улице идет. А вы его мордой в лед! Слышь, козлы, отстаньте от старика!

Никакого льда на асфальте нет. Чуть инистая влага, может быть, даже смягчает «Чаплину» удар. Его приложили лицом в бетон. Ссадины будут две, одна – над глазом, другая – на левой щеке. Но их «Чаплин» залечит перекисью спустя два часа, дома.

Потому что Глеб заморожен и засолен последними неделями. Он толком не пугается, когда оба «козла» на него оборачиваются. Оборачиваются резко, синхронно. Впереди, с другой стороны – несколько стражей порядка, в масках, в черном. Космодесант. Вчера подобный воевал на экране с пришельцами. Сегодня вот…

Они движутся трусцой в сторону Глеба. «Может, не ко мне», – мелькает на долю секунды глупая мысль, но ноги уже несут. Во дворы, туда, где вроде бы никого нет. Глебу не впервой бегать здесь, в центре. Летом почти так же бегал, но было в разы стремнее.

Дом с покатой крышей. За ним желтый торец пятиэтажки, маленький дом, кофейня – в широких окнах сидят люди, пьют на исходе зимы летний бамбл, эспрессо-тоник. Налево! Арка с искусственными цветами в горшках по бокам. Видимо, тут заранее готовятся к Восьмому марта. Поворот в сторону «Маяковской». Деревенеют колени. У манекена так могут? Очередной особнячок позади. Сзади окрики. Слова, которые больше не трогают. Главное – оторваться. Прыжком через бордюр, через трубу, глубже во дворы и… следующая улица, молчаливая.

Мокрый, расстегивая куртку на бегу, Глеб мчится вперед и чувствует нутряным зрением или, говоря по-простому, задницей чует, что еще не оторвался. Он слышит – он вдруг прекрасно без помех слышит, – где-то там топочут берцы, хотят скрутить за неосторожное. Нет, не манекены, не куклы, не големы. Настоящие, потные, азартные. Как и он.

– Эй! – чей-то клич впереди. Окружают? Нет, девчачий голос.

Глеб останавливается. Из груди рвется ежом кашель.

Узкая дорога, ведущая к перекрестку; ступеньки крыльца; неприметное прямоугольное здание. Учебный театр. На крыльце стоит дредастая девчонка, машет ему рукой. Она была с ним на первом и единственном занятии. Глеб не помнит, как ее зовут.

– Сюда заныривай!

Он перескакивает через две ступеньки, потом через три. Дверь хлопает. От бега пелена перед глазами. Зато слышно отлично. Девчонка жестом показывает путь.

– Там если и внутрь нагрянут, не найдут. Отсидишься.

Глеб здесь был без малого год назад. У спутницы взгляд прямой, пронзительный. Как ее зовут?

В подсобке он снова кашляет, но не от пыли, которой тут полно, а от перегоревших легких.

– Ты с митинга? – дредастая спрашивает.

Они садятся на скамейку за дверью. Помещение треугольное, с облезлыми обоями в серый цветочек, занято горой хлама: одежда, сапоги, ширмы, ящики. Возле единственной розетки вьет паутину маленькое восьминогое существо. В углу тощий шкаф. Ад из «Преступления и наказания», но почему-то уютно.

– Нет. С какого митинга? Что вообще происходит?

– Как что, война, – объясняет дредастая, запрокинув ногу на ногу.

– Да ладно, – нервно смеется Глеб. – Кто на нас напал?

– На нас? – дредастая косится подозрительно. – Ну, от кого ты сейчас прячешься?

– Попить есть?

– За тобой гнались? – Она достает из кислотно-зеленого рюкзака бутылку минералки.

– Типа того. Они повалили какого-то мужика, который шел по улице с ватманом.

– Видимо, пикетчика. Ты… Глеб, да?

– Угу. Я тебя, походу, знаю.

– Да, меня зовут Вера. Мы ходили сюда разок вместе. Сегодня занятия отменили. Только я и приперлась, как дура, думала отвлечься. А тут никого. Пусто, настежь открыто, и аж вахтер куда-то слился.

– Понятно.

У Веры холодная, но дружелюбная улыбка – новогодний каток.