Как слышно

В лодке немного подташнивает, и от темного течения накатывают воспоминания. Как мотало весь месяц. То одно думаешь, то другое, почти противоположное. Я был там в первый день, на Пушкинской площади. Ошпаренный новостями, отправился сказать свое «нет». В кармане валялся смятый листок с голубем, нарисованным ручкой от руки и смахивающим на пеликана. Выйдя из подземного перехода к роскошным зданиям Тверской, я увидел, как люди в форме скручивают и валят на землю тех, кто пришел без формы. Я учился в школе, когда не было обязательной формы. И, наверное, поэтому сейчас уплываю. Меня воспитал период без четких форм и твердых позиций, период, который заканчивается отныне везде и по которому я буду всегда скучать, как старшие скучают по СССР, как скучают многие по потерянному раю детства или юности. В моем детстве, где фоном звучали песни группы «Тату», считалось правильным поступать рационально, а далеко не всякая твердость рациональна. Как и протест против диктатуры, как и борьба за какие-либо идеалы. Бабушка, учительница рисования, недаром наставляла – ее слова укоренились во мне, сколько бы я ни мечтал вырваться к миру героических, самоотверженных или просто идейно цельных людей. Увидев, как пришедших вяжут, я развернулся и ушел прочь, обратно в подземку. Спокойным шагом сел в метро и поехал домой варить спагетти, тереть на терке сыр и раздражаться, что порезал указательный палец. Бесполезного маневра не получилось. И сейчас я уплываю, чтобы поменьше знать о сотнях и тысячах погибших мирных, военных, старых и молодых, чтобы не окончательно быть стертым наждачкой новостей и законов военного времени до совсем уж глухой и тупой рациональности.

Огари слышат

Глеб тоже был там. И его тоже не повязали.

Проснулся он у Мишани. Оставшись без родительского контроля, Глеб и Мишаня прогуливали школу. Они резались в ММА и новый «Мортал Комбат» на приставке, по очереди проходили вторую часть The Last of Us на компьютере. Аккуратная квартира врачей пропахла нестираной одеждой и майонезом. Пластиковые тарелки с остатками готовых салатов уютной горкой копились на журнальном столике в гостиной. Пиво нигде не продавали, да не очень-то и хотелось. Большой плоский экран увлекал сильнее любого пива. Родители Мишани должны были вернуться в субботу. Дважды Глеб наведывался к маме, пытался с ней поужинать и поговорить, но еда не лезла в рот, а слова – изо рта. Мама списывала поведение Глеба на стресс из-за утраты и не докапывалась. Еще Глеб дважды съездил к отцу на могилу, а разок заночевал у него в теперь уже практически своей квартире, но там тяжело и тревожно спалось, правда, без сновидений. У Мишани же Глеб нашел некоторые из прописанных ему весной таблов и глотал их перед сном, толком не считаясь с дозировкой. Хотя очевидного снотворного эффекта они не давали, так отрубало вроде бы резче.

В отличие от Глеба, забросившего историю и немецкий, Мишаня каждое утро отводил час на математику. Он отсылал решенные задачки родителям, чем их успокаивал. Ему, олимпиаднику, порой разрешали пропускать уроки. После возни со сборником задачек Мишаня где-то на час запирался в туалете. Однажды он вернулся оттуда утром после краснокалендарной, оттого особенно измучившей киберспортом среды и увидел в прихожей одетого Глеба.

– Ты куда собрался?

– Хочу дойти до своей хаты. Надо зарядить сдохший айфон, шнур там забыл… А тебе советую прибраться, – говорит Глеб. Его геймерский запой на первый взгляд выдают разве что мешки под глазами и отросшие темные усики.

– Чего сам не приберешься, раз такой умный? – раздражается Мишаня.

– Я – гость, – отвечает Глеб с неясной горечью в голосе. Общается он последние дни отрывисто, едко, словно его мучит головная боль, и потому Мишаня не удивляется. – Ты-то прогуляться не хочешь? – спрашивает Глеб, выуживая откуда-то из глубины души толику вежливости.

– Нет. Побыть один хочу.

– Пора вообще тормозить. Бутафория на экранах ничуть не лучше бутафории в реале. Тут манекены хотя бы не плоские…

– Меня все устраивает, – кривится Мишаня.

– Угу, – говорит Глеб вместо «пока», прикрывая за собой входную дверь.

Глеб ничего не замечает. Ни тающего снега, ни торопливых прохожих, упорото взирающих куда-то в одну точку перед собой. В голове сплошной шум. Айфон с утра не включается, и Глеб с удовольствием не читает сообщения от мамы, хотя там три уведомления только за минувший час. Не скучает он и по сообщениям от тети Виты – перед ней почему-то стыдно. Глеб даже Аню почти не вспоминает. Он просто шагает от улицы к проспекту, от проспекта к переулку. Рассматривает машины. Вот «опель» неказистый, вот новенький «мустанг», ого. Глеб мечтает пешком добраться до Крылатского, так вымотаться за время прогулки, чтобы надолго там заснуть. Нужно все-таки, решает он, вернуться в школу, а для этого сперва восстановить силы. «Нужно, – думает Глеб, – посмотреть, какие есть курсы для звукорежиссеров. Вот чем бы всерьез заняться, конечно. Музыкой, пластинками. К черту это МГИМО».