Как стать искусствоведом

Как-то раз Коля неаккуратно упал и сломал передний зуб. Этот обломок портил его легкую улыбку. Потом я долго Колю не встречал. И вот, сталкиваемся на лестнице, Коля счастлив и общителен. Щедро рассказывает мне о моих достоинствах и свойствах. Я вежливо парирую.

– Знаешь, – делится Коля, – какая у меня радость – у меня ведь зуб вырос! Сломан был до корня, а теперь – вырос заново!

И указывает пальцем на бывшую щербину, где вровень с другими стоит белый зуб.

– А все потому, – объясняет Коля, – что я хорошо питаюсь. Зайди ко мне, сам всё увидишь.

Зашел я, в коридоре три мешка выставлены рядом.

– Вот, – касается Коля холстины, – здесь все, что нужно для правильной жизни: гречка, лук и картошка. И зуб – вырос!

Правда, еще один ингредиент Коля упустил. Но он и так подразумевался. По умолчанию.

Чудесные истории не были для него чрезвычайным происшествием. В те времена по телевизору почти каждый день выступали люди с необычными способностями, которые они предлагали использовать для решения насущных проблем телезрителей. Коля рассказывал: «Смотрел как-то передачу, где лечат всякое. Ну, если у мужика не стоит, таким помогает, говорят. Но я не за этим, просто не спалось. А тут специалист говорит: я еще могу чинить разные приборы, часы, например. А у меня ведь будильник сломался. Вот этот деятель и говорит: „Заведите свои часы и поставьте у экрана телевизора“. Я так и сделал, а что дальше он творил – не знаю, заснул я. Утром просыпаюсь – тикает будильник! Так до сих пор и ходит».

Приходящей хозяйкой в Колином жилище была Лера Васильевна, самая сострадательная из его бывших жен. Раз в неделю она заходила прибраться, а вот готовил Ник Ник самостоятельно. Как-то он угостил меня солеными грибами – крепкими, хрусткими и начисто промытыми от песка. Загадка таилась не только во вкусе, ведь воду в мастерскую Коле приходилось носить ведрами из колонки за два квартала, поскольку труба его водопровода лопнула в одну из морозных зим.

В другой раз он принес нам с приятелем «пирожки». Именно так он назвал четыре крупных предмета, похожих на закопченные булыжники. Отважно надкусив один, я опознал вкуснейший жареный пирог с картошкой и мясом. Редкий для мучных изделий цвет мореного дерева Коля объяснил тем, что, начав замешивать тесто, он обнаружил полное отсутствие сахара-песка. И добавил вместо него сироп, случайно оставшийся от вишневого варенья.

По утрам Ник Ник выходил из мастерской идеально выбритым и одетым так чисто, как ребенок, которого только что высадили в песочницу. Неверно было бы сказать, что в одежде он предпочитал светло-серые тона, чаще всего он носил свой единственный костюм-двойку, в холодное время сочетая его с плащом и шляпой близкого оттенка. Особенно эффектно такая фигура смотрелась морозной зимой, решительно отделяясь от темной, меховой массы обычных горожан. Выражение лица, не замаранное решением бытовых проблем, вкупе с предчувствием улыбки, бесповоротно относили образ Ник Ника к разряду пришельцев. Не знаю, как проходил его день, но обычно он возвращался уставшим, порой растратившим легкость взгляда, порой избыточно воодушевленным. Повстречав знакомых, он всегда был вежлив с мужчинами, галантен с дамами, зачастую избыточно участлив и щедр на комплименты.

Один раз, исчерпав при встрече со мной весь запас своего дружелюбия и выставив мне высочайшие оценки по всевозможным критериям, Ник Ник явно был подавлен своим истощением. Тогда, в последнем приступе жертвенного самооговора он признался мне: «Знаешь, а ведь я – твой отец!»

В мастерской современника

Как будто на ногах две жвачки натянуты, розовые с лимонным. Остальным гардеробом он не выделялся в толпе около метро Нарвская, но кроссовочки сильно диссонировали цветовой среде. Вот его, оказывается, мы и ждали, молодого перспективного абстракциониста.

Решили всем новейшим отделом съездить посмотреть живых художников по месту прорастания. Приехали, он встретил нашу критическую массу из шести моих женских коллег и меня, сопроводил. Мастерская, по французской школе: мансарда, наклонный потолок, холсты, тюбики, творческий и не очень мусор повсюду. Обувь сняли – у владельца мастерской ковровое покрытие на полу было когда-то, так вот – в память о нем. Лампа белого света освещает коробочку-комнату, где во всю стеночку холст, черно-желто-зелененький. По-честному беспредметный, ничего опознать нельзя.

Мы стоим, сомлевши, а Олеся, которая нас сюда завела, вопросы бодро так задает:

– Расскажите (на «Вы», естественно) о Вашем искусстве. Вот мы знаем, что с живописного факультета Вы на искусствоведческий перешли, чтобы свободней быть в плане того, чего можно рисовать.

А мы – все остальные – стоим, ничего не знаем (честно говоря, вслепую шли, на доверии) и несколько опешили от того увиденного, что наделано в свободе от живописного факультета. Олеся не простаивает: