– Кстати, «офицеры», «офицеры», а ты же не служил в армии, – вспомнил Алекс.
– Как и ты.
– Ну я-то понятно.
– Ну вот, видимо, из-за таких «понятно» мы и оказались в такой жопе, в которой оказались, – с удовлетворением заключил отец. – Видимо, надо было сразу – как якобинцы. Не жалеть своих детей, не жалеть никого, бегать с вытаращенными глазами, как фанатики.
– И стрелять у стенки?
– У них была гильотина. – Отец мило улыбнулся. – Чему вас там учат, в ваших кембриджах?
– Мы отвлекаемся, пап. Я тут понял, что никогда тебя не спрашивал. Вот ты закончил филфак Петербургского университета.
– Ленинградского.
– Да. И почему-то тебя не призвали в армию.
– И – романо-германский факультет. Это уж, скорее, не «филфак», а «иняз» правильно говорить.
– Почему? У тебя что, была бронь? – Алекс с трудом удерживал тему.
– Бронь бывает во время войны. Учи матчасть, – как-то даже зло ответил отец.
– А что бывает не во время войны?
– Ну, например, тогда было такое понятие, как белый билет…
– А еще, я слышал, те, кто работал с КГБ, в армии не служили.
– А я слышал, что у вас там в Англии обезьяну выбрали в парламент, и что?
– Очень остроумно.
– Я учусь у тебя. – Отец взял себя в руки и улыбнулся. – Теперь учусь у тебя.
Они помолчали. Алекс поднялся, качнулся. Он понял вдруг, что дико устал, просто не держится на ногах – не от водки.
– Что ж, видимо, наш ужин подошел к концу.
– Что с тобой? Ты в порядке? – всполошился отец.
– Все нормально, мне надо поспать.
– Алексей, точно? Если что-то не так, ты скажи, я трубку подниму – тут доктор будет через три минуты.
– А ты уверен, что трубку тебе еще не отключили?
– Эх ты, балда. Я ж с тобой по-хорошему…
Алекс проваливался в никуда, а последнее, что помнил, – это фиолетовые огни, мигающие в темноте, как космический корабль (всего лишь заряжается пауэрбанк), а отец заходит укрыть его одеялом, как в детстве, ну почему так поздно, всё.
Служебное расследование: кто дал разрешение редакции первого канала
Бумажные стены, огромный, рельефный, голый Тео, почему-то с уклоном в оливково-желтый тон, как индус; и Тео свернулся калачиком, а маленькая японка в клетчатой юбке, сидя на коленках перед ним, чистит ему уши, и если Тео такой огромный, то даже не поймешь, чем, не ватной палочкой же; и Тео начинает беспокоиться, беспокоиться, шевелиться, выбрасывает одну ногу, как моллюск, поводит другой – и содрогается в конвульсиях.
Спросонья Алекс даже не узнал рингтон, потом сбросил то ли звонок, то ли сам айфон – куда-то: он все еще не соображал, где здесь что, придвигая на ночь для гаджетов то пуфик, то что.
Нет. Не Тео. Московский номер. 916.
На удивление, светило солнце, ясный день, да не день – он посмотрел на время, – даже странно, что в Москве рассвело так рано.
916, снова.
– Алло?
– Алексей Михайлович! – прокричал женский голос так громко и с таким энтузиазмом, что Алекс проснулся совсем.
– Да?
– Очень хорошо, что мы до вас дозвонились! Это Первый канал!
Час от часу не легче.
– Мы очень хотим пригласить вас на интервью!
– Меня?
– Это же Алексей Михайлович Николаев?
С обеих сторон повисло молчание. Энтузиастка ждала. Алекс тупо прокручивал в голове – у кого вообще может быть его номер. И какого хрена. Первый канал. Что им может быть нужно. И зачем он сказал «да». И по второму кругу.
– Алло!
– Что вы хотите?
– Тема интервью – дети во власти. То есть дети тех, кто во власти.
После еще более долгой паузы Алекс спросил:
– Вы точно не ошиблись?..