Как ты ко мне добра…

Осенью Лиза с Женей прилетели к ним в гости, ненадолго, всего на неделю. Город им не понравился. Ирина не знала, чего они ожидали, но на лицах у них было написано разочарование. Они оживлялись только при виде юрт, ишаков и верблюдов, но, видимо, экзотики было маловато на их вкус, а остальное выглядело просто бледно. Какое счастье, что Ирина научилась смотреть на все совсем с другой стороны! Они с Камалом старались как могли — возили гостей на соленое озеро, на раскопки в пустыню, на охоту в плавни, где в сумерках слышна была угрюмая возня кабанов и утки целыми стаями тянули в бледном небе над голубыми зеркальцами озер. Этот вечер был, пожалуй, самым лучшим. Осенний воздух был прохладен и чист, и кругом была такая тишина, что даже шорох камыша, пышные метелки которого чернели на светлом небе, казался избыточным, излишним, красота была тоже излишней, ненатуральной, и только тогда, когда они вышли из плавней и в темноте пробирались к машине между корявыми кустарниками, перестало у них замирать дыхание и они смогли говорить. Они спотыкались, холодный песок попадал в туфли, влажные ружья отяжелели и пахли гарью. Охота не удалась, уток они настреляли мало, не было ни лодки, ни собаки, но они об этом и не думали, совсем другое их волновало — ночная жизнь пустыни, шелесты, движения, звуки, треск насекомых, вспыхивание чьих-то глаз в темноте. Неожиданно они набрели на бахчу. Присев на корточки, резали и ели холодные ароматные дыни, а кто-то из охотников вдруг выкатил в свет фар огромный белый арбуз, и они обрадовались ему, как диковинке, и, побросав дыни, упивались его темной сахаристой плотью с мелкими блестящими черными косточками. Ирина радовалась удаче этого вечера, она видела, как притихли Лиза и Женя, как изменились у них глаза, стали рассеянными и отвлеченными, ей так хотелось, чтобы они что-то поняли. Но на следующий день опять был обильный пир по полной программе местных обычаев, с индюками и баранами, с лапшой, мантами и пловом, с чаем вначале и дынями в конце, и Ирина просто отчетливо видела, как глаза у сестры снова бледнеют, тускнеют, лицо делается несчастным, речь скованной.

— А ты не ешь, — шепнула она Лизе на ухо, — положи на тарелку и сиди, есть совсем не обязательно.

— Не могу, вкусно, — ответила Лиза с мученической улыбкой.

Потом их одаряли подарками, на Женю надели огромный полосатый халат, в котором он утонул, и каракулевую папаху; Лизе накинули на плечи цветастый платок, потом долго прощались у калитки.

В музей Ирина привела сестру только в самый последний день, накануне их отъезда. Женя вообще идти не захотел, уехал с Камалом смотреть плотину, а Лиза послушно пошла, но Ира видела: в музей она тоже не верит, и не почему-нибудь такому, а просто потому, что их столичная логика исключала саму возможность существования чего-то действительно неординарного так далеко от центра. И поэтому, когда она поднялась наверх по шаткой деревянной лестнице и ступила в первый зал, лицо у нее вдруг стало совершенно растерянным, брови взлетели, а рот открылся, как у маленького ребенка. Ирина отдавала ей должное: в чем, в чем, а в живописи она разбиралась неплохо. Ирина с удовольствием наблюдала за ней, как она торопилась из зала в зал, потом возвращалась, кружилась, снова шла вперед.

— Ира, такого нет нигде, ни в Третьяковке, ни в Русском, — растерянно сказала она, — где он их набрал? Этого не может быть…

— Может, как видишь. И в экспозиции у нас жалкие крохи. Ты же видишь, какое помещение, закуток от краеведческого музея…

— Но откуда он раскопал этих художников? Я даже фамилий таких не слышала, а это большие, настоящие художники.

— Значит, поняла? Вот то-то. И все это богатство — наше. Смотри, изучай, исследуй — пожалуйста!

— Ты знаешь, как я назвала бы эту коллекцию? Неизвестные шедевры советского искусства!

— Может быть, и так. Пожалуй. Только ты ведь еще почти ничего не видела. Графику, например, мы вообще пока не экспонируем. Было бы время, я бы тебе показала, но видишь — завтра вы уезжаете.

— А мы тратили время на эти дурацкие сидения за столом! Я так рада за тебя, Ира. Не знаю, как там твоя археология, но сейчас вы делаете удивительное дело. Может быть, не меньше, чем сделал когда-то Третьяков. Я рада, что ты к этому причастна.

— Ну, я-то здесь совершенно ни при чем. Просто нахожусь рядом с великим человеком, вот и все. Ты знаешь, как это ни странно звучит, великих людей совсем не так мало. Они рядом. Они вокруг нас. Синицын тоже был из таких. А мы себе не доверяем, все шутим, все острим, ничего не принимаем всерьез!

Утром Елисеевы улетали. Дул сильный ветер, выбивая из глаз слезы. На аэродроме было пустынно и холодно, но провожающих собралось много, все хотели сделать гостям приятное. Их нагрузили дынями, яблоками, дичью. В глазах у Лизы стояли слезы, но все они плакали от этого чертового ветра, плакали, придерживая шапки и воротники, пыль несло по полю серыми волнами.

Потом они улетели, и проведенная с ними неделя повисла в воспоминаниях как что-то цельное, но отдельное от жизни и ничем с ней не связанное.

Глава 9