Как ты ко мне добра…

И снова они пришли на вокзал, и длинный равнодушный состав уже ждал их на перроне. Сгущался вечер. Вета стояла в коридоре у опущенного окна, снова про себя перебирая весь тот ворох впечатлений, который вынесла она из этой поездки. Ветер, остро пахнущий угольной гарью, туго бил ей в лицо, прилепляя волосы ко лбу. Роман, какой-то незнакомый и смущенный, подошел и стал рядом. Он немного мешал ей. Вета понимала, что его присутствие вынуждало ее переключиться на совсем другие мысли, конечно более серьезные и важные. В первое мгновение ей показалось, что это будет трудно и потребует от нее напряжения, но она ошиблась. В ней, новой и взрослой Вете, что-то, помимо ее воли и желания, само дрогнуло и потянулось к нему навстречу. И, прислушиваясь к этому новому и радуясь ему, она сама обняла его за крепкую шею, близко вглядываясь в его большое сероглазое лицо, и потерлась щекой о его шершавую щеку, уже зараставшую к вечеру золотистой щетинкой.

— Наверное, я люблю вас, Рома, — сказала она, а он закинул голову и слабо счастливо засмеялся.

Потом они долго целовались, стоя у окна в пустом раскачивающемся вагоне, с грохотом летящем в синюю летнюю ночь. И эта наука давалась ей так же легко, как и другие, и все было просто и радостно. Они были молоды, они любили друг друга и хотели пожениться как можно скорее.

Глава 13

Сентябрь, и всегда-то радостный для Веты, теперь, на девятнадцатом году ее жизни, оказался особенно интересен, она открывала для себя институт. Даже расписание занятий, одни только названия незнакомых, серьезных предметов пьянили ее, возбуждали дремавшее до сих пор честолюбие. Ей нравилось быть сильной, нравилось, что она будет изучать сопромат, начертательную геометрию и теоретическую механику. Она ходила на лекции легкая, высокая, желтая кожаная сумка через плечо, золотые кудряшки над гладким лбом, вскинутые напряженно брови, внимательные светлые глаза, кремень, а не девчонка. Она садилась в первых рядах, с увлечением слушала, строчила, не останавливаясь, в толстых общих тетрадях и вздрагивала с досадой, когда звонил так страстно ожидаемый другими звонок, и вся ревущая грохочущая стремительная лавина студентов разом срывалась с места с воплями и топотом, с уже дымящимися сигаретами в зубах, по скамьям прыжками через три ступеньки, по плечам друг друга, басила, хохотала и кашляла сотнями мужских непривычных для нее голосов, в клубах оседающей пыли и табачного дыма, и огромная аудитория мигом волшебно пустела и оказывалась просторной, торжественной и гулкой, мертвой.

Уже через неделю учебы безликая толпа прорезалась для нее знакомыми веселыми приятельскими лицами, а через месяц она знала здесь всех. Вместе со всеми сражалась она в буфете за пирожки с повидлом и кофе в бумажном стаканчике, вместе со всеми сдавала в Парке культуры зачеты по физкультуре, такие легкие и радостные для ее сильного тела, — упоительная стометровка, узенькая деревянная граната в руке, пятьдесят метров на животе, вжимаясь телом в сухую колючую травку, качающийся, азартный пробег по бревну, напряженный прыжок с разбега в мягкий холодный сырой песок, в котором, нетронутый и яркий, еще лежал последний, позабытый ветром лапчатый кленовый лист, и все.

Холодный октябрь тянул ветром, хмуро догорал над Нескучным садом, над пустыми торжественными набережными, над Москвой. Катилась, плыла мимо серая маслянистая осенняя вода. И Вета, раскрасневшаяся, шумная, всегда в толпе, всегда торопливо шагала по этим улицам, набережным, по мосту — то на лекции, то в кино, то в библиотеку. Катилась, летела вперед веселая новая жизнь. И люди вокруг все были новые, совсем не похожие на ее прежних школьных подруг. Со смущением в душе она замечала, что многие, особенно приезжие, делали ошибки в падежах и даже школьную программу по литературе знали с грехом пополам, а больше того — они или вовсе не читали, или обходились случайно попавшими к ним пустяковыми книжками. И при этом никто не только не стыдился своего невежества, а, наоборот, казалось, считал это естественным и нормальным. Зато все, включая и девочек, на удивление тверды были в математике и физике, стремительно решали все задачки подряд, а на лекциях их бойкие перышки скользили по знакам интегралов так, как будто они знали их с рождения. Против этой толпы умников даже признанный математический гений их школы Зойка выглядела бы слабовато.

Теперь все больше понимала Вета, как не похож институт на школу, здесь все было другое, все всерьез, и кажущееся легкомыслие их шумной жизни было именно кажущимся, ненастоящим, оно что-то таило за собой, чем-то грозило. Может быть, поэтому близких друзей у Веты как-то пока не заводилось, и особенно она обрадовалась, услышав однажды по телефону знакомый резкий и насмешливый голос:

— Вет, это я, Зойка!

— Зойка! Как я давно тебя не видела. Ну как у тебя дела? Как институт? Витьку видишь?

— Со мной Витька, куда он денется. Вместе в строительном, еле втолкнула, так и сидит у меня на шее.

— Зойка! А вы не собираетесь жениться?