Как ты ко мне добра…

С математикой так и не поладила Вета, у нее были четверки по геометрии и тригонометрии, и на серебряную медаль она проползала со скрипом. Это не то что уж очень огорчило ее, а просто приземлило немного рвущееся из нее счастливое ощущение свободы. Но главное получилось, она проскочила. Пронесло! Ей не надо было сдавать вступительные экзамены, только собеседование. А собеседование — это ерунда.

И был прощальный вечер.

Они звенящими от волнения голосами благодарили своих учителей, вдруг в самую последнюю минуту поняв, что не так уж они были и плохи, и потом — их никогда уже больше не будет, что эти старые их учителя и были самыми главными в жизни. И в последний раз они собрались в своем классе и смотрели друг на друга, еще не веря, что расстаются и что когда-то настанет такое время, когда они начнут забывать и забудут лица, имена, голоса и привычки друг друга. Но, конечно, не Зойки, и не Нади, и не Райки, и не Розки, и не Ляльки, нет, пока еще Вета не могла себе представить, что они когда-нибудь уйдут из ее жизни. Вечер не удавался, им не хотелось танцевать, и тогда они решили идти на Красную площадь, пешком, на всю ночь. Над Кремлем, над рекой, было прохладное бледное летнее небо, и Кремль был темный, и площадь была такой громадной, горбатой, и брусчатка влажно отливала голубизной. Они бродили, растянувшись цепочкой и взявшись под руки, пели, дрогли, опираясь локтями на холодный каменный парапет набережной. Белели платья и банты, белели рубашки ребят. Рядом бродили другие десятиклассники, но никто не задевал друг друга, все были заняты собой и этой необыкновенной последней ночью их школьной жизни.

А назавтра нагрянули дела, надо было решать другие насущные и не терпящие отлагательства вопросы.

Разговор с папой вышел тяжелый. Он все еще надеялся, что Вета пойдет в медицинский. Но она не хотела в медицинский. Ей жутко было вспомнить те томительные дни, когда она ходила навещать папу, постоянный страх за его жизнь, мрачные коридоры, тоскливый больничный запах беды. Она не хотела работать в больнице ни за что на свете, не хотела встречать испытующие взгляды больных, не хотела знать об их страданиях. Она хотела быть молодой, сильной, счастливой, пусть работа будет трудной, очень трудной, но нормальной, здоровой, живой.

И нарочно, назло всем, чтобы никто не думал, что она ищет чего полегче, ни папа, ни девчонки, ни эта проклятая Елена, она выбрала Институт стали, солидный, трудный, мужской институт. Она ходила на день открытых дверей, и все ей там понравилось: и аудитории, и коридоры, и очень остроумная стенная газета, и профессора, которые не заманивали, а, наоборот, отпугивали ребят, стращали высокими требованиями и трудностями. Но больше всего, конечно, понравились ей студенты, которые толпились повсюду, смеялись, галдели, курили. И то, что большинство было мальчишек, тоже очень понравилось ей, ей захотелось учиться рядом с ними. И Рома ее одобрил: впрочем, Рома все в ней одобрял. Он был влюблен в нее так сильно, так полно и так стремился упрятать свою любовь и до поры до времени ее не выдавать, что на него смешно было смотреть.

Собеседование прошло гладко и даже обыденно. В комнате было полно профессоров. Ее спросили фамилию, имя и отчество, год рождения, кто отец и кто мать. Все это было в анкете, можно было и не спрашивать. И еще директор с улыбочкой спросил, чем ее привлекла металлургия.

Вета глупо ответила, что это «основа основ»; все засмеялись, и ее зачислили на самый шикарный в институте физико-химический факультет, где было всего две группы, сформированные почти сплошь из медалистов.

Она вышла в коридор уже студенткой, еще сама себе не веря и только ощущая громадное облегчение и свободу, свободу!

Еще в коридорах, бледные и несчастные, томились абитуриенты, а она уже переступила эту грань. Она выбежала на Калужскую. Весь мир был наполнен студентами, они толпились во дворе, они торопливо шагали ей навстречу из метро, сколько их было! И она, Вета, тоже была среди них.

А потом они уезжали в Ленинград, втроем — папа, Рома и Вета. Ленинград — это была давнишняя Ветина мечта, она никогда еще там не бывала. И только когда настал день отъезда и Рома заехал за ними на такси, Вета вспомнила про него и поняла, что все это очень серьезно.

Они приехали в Ленинград ранним утром и вышли на пустынную мокрую после дождя и некрасивую площадь Московского вокзала.

Воздух здесь был какой-то другой, сырой и мягкий, и одинокие пешеходы были другие, и трамваи другие. Или это только казалось Вете? Они пересекли трамвайную линию и вышли на Невский. Он был громадный, с широкой и далекой перспективой и все-таки в первый момент разочаровал Вету.

— А где же Нева? — спросила она растерянно. — Невский и без Невы?

А папа засмеялся и сказал:

— Ну, ты еще и дурочка! Нева совсем в другом месте, подожди, все увидишь.

Они подошли к автобусной остановке и здесь простились с Ромой, чтобы устроиться, отдохнуть, переодеться и встретиться после обеда.