Как украсть миллион. Жизнь и удивительные приключения Бенвенуто Челлини, гения Возрождения

– Когда закончится война, ты просто обязан посмотреть на гениальные работы Микеланджело! – с жаром сказал Бенвенуто. – Апполон только покровитель искусства, а настоящий бог – Микеланджело. «Он всемогущ, ему подвластно все, и музы все ему покорно служат», – в юности я пытался написать поэму, посвященную этому величайшему мастеру. А видел бы ты, какой пантеон он построил во Флоренции для наших герцогов. Взяв себе за образец ваш здешний древний Пантеон, Микеланджело соорудил нечто более возвышенное по замыслу и великолепное по исполнению. Сама смерть стала послушной служительницей гения: повинуясь его воле, она отразилась в белом мраморе скульптур в трагической и успокоительной чистоте вечного прощения.

Вот что я хотел бы повторить в памятнике Франческо, добавив сюда упоминания о воинской славе и доблести, к которым он так стремился. И я думаю, что сумею передать трагизм лучше, чем Микеланджело, потому что он гений, а я всего лишь великий мастер. Гений не может создать по-настоящему скорбное произведение, Пьетро, так как все что он делает, вызывает своим совершенством восхищение, несовместимое с глубокой скорбью. А я сделаю, говорю тебе, действительно трагический памятник моему дорогому, безвременно погибшему другу. Знаешь ли, Пьетро, искусство – универсальная вещь, все на свете воплощается в нем, а уж воплощение смерти – одна из самых важных и любимых тем искусства.

– И самых прибыльных, синьор Бенвенуто, – заметил Пьетро. – Мой двоюродный дядя тоже делал надгробные памятники и закалачивал такие деньжищи, что моему отцу и не снилось.

– Ты прав, приятель, а все оттого, что людям хочется продлить воспоминание о себе и своих близких. Но поскольку от покойника уже не приходится ожидать каких-либо свершений, то память о нем остается только в том, что он когда-то сделал сам, или в том, что ему посвятили другие. Таким образом, у ничтожного человека есть лишь одна возможность надолго пережить свое время – это красивый надгробный памятник. К сожалению, последнее относится и к моему другу: Франческо не был ничтожным человеком, но он не успел проявить себя. Пусть же хотя бы его надгробие напоминает о той славе, к которой он всю жизнь стремился!

* * *

Вскоре война закончилась; неприятельская армия покинула город, и Бенвенуто вернулся в свою мастерскую. Поскольку никаких заказов от разоренных жителей Рима не поступало, он занимался исключительно памятником Франческо и закончил его в самый короткий срок.

На надгробной плите, сделанной из серого с темными прожилками мрамора, Бенвенуто поместил белоснежную фигуру своего друга, – в доспехах, но без шлема, с безжизненно откинутой в сторону рукой, из которой выпала шпага. Именно таким Бенвенуто видел его сразу после гибели, только шпаги при Франческо не было, Бенвенуто домыслил эту деталь. Зато лицо Франческо имело то самое выражение, которое было тогда на лице убитого: возбуждение от яростного боя и удивление от того, что приходится умирать, но, главным образом, печать вечного покоя.

По краям надгробной плиты Бенвенуто поместил золоченные воинские символы и флаги, а вверху была выгравирована эпитафия:

Здесь погребен Франческо. По славе был бы он
Подобен Цезарю, Помпею и Траяну.
За Марсом и Судьбой он шел, воружен мечом,
Но Смерть свою победу одержала.
Жестокой участи он избежать не мог…
Земля покоит прах, а душу принял Бог.

Буквы на этой эпитафии были недокончены и словно надломлены, за исключением первой и последней. Надломленные буквы означали разрушенное тело Франческо, а две цельные буквы являлись свидетельством бессмертия его души, которая дана была ему Господом, и к Господу же отошла, не сломленная.

Памятник был установлен в часовне над могилой Франческо у южных ворот замка и привлек сюда много ценителей искусства, которые находили это надгробие превосходным. Особенно популярной часовня стала среди военных, часто заходивших в нее помолиться, а в народе ее прозвали «Часовней Павшего Воина».

Часть 4. О том, как глупо составляются обвинения, и как умно их приходится опровергать. О великой способности человека привыкать к любым условиям жизни. О великой способности человека изменять любые условия жизни. О бессилии власти, не любимой народом. О том, как на пути к искусству можно потерять все