Смысл рассуждения Августина в том, что Бог единый выше, чем многие частичные боги или богини, где одна отвечает за целомудрие, а другая за любовь. Он не говорит, что серебряный сосуд, который изготавливают множество ремесленников, хуже того, который изготовил бы один мастер. Его интересует не качество изделия, а качество изготовителя. Если человек делает сосуд целиком, он выше, чем если он выполняет отдельную операцию. Это понятный взгляд для философа (где самые ничтожные фрагменты мысли имеют авторство, подпись, вроде: «все из воды – Фалес») и диковатый для ремесленника. И это самое интересное. Принцип рабочих иной, чем философов. Это безымянный коллективный труд, изделие, не являющееся произведением одного, но соединяющее многих.
Есть ценности равенства и первенства. Блаженный Августин трактует производство с позиций первенства – лучший мастер тот, кто создал шедевр целиком, лично. Но ценность рабочих иная – тут важнее равенство, и это не гражданское равенство перед законом, но нечто более архаическое. Это равенство единства, равенство людей, вливающихся в таинство коллективного труда.
Льюис Мамфорд посвятил философский трактат тому, что он называл «мифом машины». Он исследовал государство и общество как машины принуждения личности и порождения «частичного человека». Это в большей степени сюжет власти, но для меня здесь принципиален тезис Мамфорда о том, что «социальная машина» предшествует механической. Коллективный труд – это отчасти коллективная магия, нечто ритуальное, объединяющее людей в одно целое путем рождения коллективного изделия.
Венецианский Арсенал стал для Данте прообразом для описания одной из частей Ада (пятый ров Восьмого круга).
«Сила божьих рук» запускает весь «производственный» процесс. У Данте – в аду – нет двигателя, паровой машины первых фабрик. Машина и заменяет собой эту силу. Это сложное, непостижимое, живущее своей жизнью нечто, которое подчиняет себе физический мир. Овеществленная магия, адская машинка.
«Покорение сил природы, машинное производство, применение химии в промышленности и земледелии, пароходство, железные дороги, электрический телеграф, освоение для земледелия целых частей света, приспособление рек для судоходства, целые, словно вызванные из-под земли массы населения – какое из прежних столетий могло подозревать, что такие производительные силы дремлют в недрах общественного труда!» – говорят Маркс и Энгельс в «Манифесте Коммунистической партии». Здесь важно не только восхищение прогрессом, но и ощущение, что дух его дремлет в недрах, сокрытый и неразбуженный. Фабрика – это способ его пробуждения.
Итак, на окраине города располагается здание, внутри которого происходит некий процесс рождения вещей, управляемый машиной. Здесь есть нечто от фантастических антиутопий, но я хотел бы подчеркнуть, что на самом деле это простая реальность, явленная нам во множестве городов. Это как раз и создает эффект невысказанной мифологии: миф вот он, стоит просто обратить внимание на структуру пространства. Фабрика – не город, она альтернатива городу.
Это особая окраина и особая магия – она рациональна. В традиционном городе свет Разума обычно сияет над главной дворцовой или соборной площадью и постепенно теряется в интригах улиц на периферии. В индустриальном городе, наоборот, старый центр романтичен своей иррациональностью, зато периферия – это сон учителя геометрии. Здания – одинаковые прямоугольники, между ними – одинаковые отрезки, все под прямым углом. Каждый объем не имеет смысла сам по себе: он элемент технологической цепочки. Фабрика – территория, где цех холодной ковки стоит рядом с цехом отливки, потому что с ним железно связан, – одно не имеет смысла без другого. Мир приобретает вещественную сопряженность, и его смысл – бесконечное увеличение блага в форме «больше чугуна и стали на душу населения в стране».