Как устроен город. 36 эссе по философии урбанистики

Для России это несколько обидно: у нас были жилые поселки при фабриках, которые проектировали конструктивисты, у нас был Новокузнецк, который строил Эрнст Май, а никаких Шатне и Плесси мы в глаза не видели. Но справедливости ради стоит сказать, что и у братьев Весниных, и у Эрнста Мая многоквартирные дома при фабриках стояли строго по порядку – как контейнеры на складах готовой продукции. И хотя именно про Новокузнецк Эрнста Мая Маяковский писал: «Через четыре года здесь будет город-сад», никакого сада там не предполагалось. А наоборот, Виталий Лагутенко, автор первой советской пятиэтажки К‑7, как установил Андрей Кафтанов, взял этот проект из французского журнала L’Architecture d’Aujourd’hui и перепер на язык родных осин. Так что французским опытом мы вовсю попользовались.

Вас все это не поражает? Решения, перекроившие города половины мира, зарождаются непонятно где, усилиями малоизвестных архитекторов, и приходится всеми силами подтаскивать туда великие имена – Корбюзье, Говарда, Мая, Весниных, – чтобы как-то объяснить, кто это придумал. И ведь что придумал?

Это удивительный, невероятный абсурд: типовое изделие домостроительных комбинатов, расставленное в английском парке. Это как бы Павловск, где вместо дворца, храма Дружбы, колоннады Аполлона и мавзолея Супругу-благодетелю поставлены пятиэтажки.

Этот вопрос вообще не решается в архитектурной логике. Ни Корбюзье, ни Говард, ни Бенуа‑Леви, ни Селлье – вообще архитекторы ни при чем. Это не архитектурное изобретение, а цивилизационное. Архитекторы просто попытались к нему пристроиться, найти в микрорайоне что-то авангардное в наивном желании славы.

Есть часть очевидная. Микрорайон является продолжением фабрики. Тони Гарнье, автор первой книги «Индустриальный город», сам Ле Корбюзье в первых градостроительных проектах (план Вуазен, «Лучезарный город»), Эрнст Май, братья Веснины мыслили новые жилые районы как продолжение фабрик и заводов. Фабрика производит одинаковые изделия из одного и того же сырья посредством одинаковых операций и одинаковыми действиями людей. Из этого набора условий только люди разные. И это досадно. Чем они стандартнее, чем стандартнее их условия жизни, достаток, жилье, тем лучше. Микрорайон – устройство для стандартизации рабочей силы. Прообразом пятиэтажек в этом смысле являются вовсе не дома Корбюзье или Бенуа‑Леви, а бараки, которые строились до хрущевского времени. Предшественник микрорайона – концентрационный лагерь. «Над блочно-панельной Россией как лагерный номер луна» – это из песни Александра Галича, и действительно в микрорайоне больше от лагеря, чем от Павловска.

А есть менее очевидное. Микрорайон – это территория без прошлого. В идеале при его строительстве сносится все, что стояло на этом месте. Это очень специфическое качество, в других частях города так никто не поступает (а если сегодня и поступает, то как раз под влиянием навыка строительства микрорайонов).

Микрорайоны – впервые в истории – это дома с фиксированным сроком годности. У пятиэтажек он был 25 лет. Такого никогда не было: дом мог портиться, разрушаться, даже сноситься, но в принципе предполагалось, что его можно чинить бесконечно. Здесь же изначально, по условиям задачи, нечто временное, упаковка, строительный мусор. Здесь нет будущего.

Микрорайон не оставляет по себе никаких следов. Возьмите районы пятиэтажек, которые сегодня снесены. Обычно при строительстве нового дома от предшествующего что-то остается, хотя бы пятно застройки или форма участка. Здесь не осталось ничего: то, что построено на месте этих районов, спланировано принципиально иначе. Как будто здесь никогда никто не жил. Общество не находит здесь ничего достойного сохранения. Историческая память отсутствует.

Микрорайоны не знают иерархии. Здесь не может быть дома благородного семейства или дома правителя, богатого дома, дома уважаемого лица – здесь все равны. Микрорайоны – воплощенный пространственный образ равенства.

Вам это ничего не напоминает?

Микрорайон – это не дома Корбюзье, вставленные в город-сад Говарда. Это трущобы рабочих кварталов, переработанные на фабрике. Те ценности, которые мы наблюдали в трущобах, – жизнь без прошлого, вне исторической памяти, вне социальной иерархии, жизнь временная, прелюдия к будущей жизни, которая не будет иметь никакой преемственности с нынешним способом расселения, – прошли через заводской конвейер и остались неизменными. Изменились технические характеристики – есть вода, свет, газ. Но если в трущобах никогда не было магазинов и кафе, улиц и площадей, клубов и театров, то нечего и начинать. Это не входит в порядок жизни, и фабрика этого не производит.