Как устроен город. 36 эссе по философии урбанистики

Великий французский историк Фернан Бродель с ошарашивающей основательностью доказал, что городская лавка – поздний институт и до известной степени скандальный. Даже торговец как отдельная фигура – не купец-авантюрист, торгующий «на дальные расстояния», а посредник между деревней и городом – выявляется не ранее XIII века, и только в Англии, а на континенте и того позднее. При этом он сразу опознается как явление аморальное, как «перекупщики», и начиная с XIV века города предпринимают законодательные ограничения их деятельности. Правильно – это когда крестьянин из деревни или ремесленник из мастерской сам торгует на рынке плодами своего труда.

Забавно, ровно ту же средневековую логику полностью воспроизвел Ленин, когда вводил нэп. «Надо выбить прилипчивого, как пиявка, посредника между деревней с хлебом, фабрикой с товарами на складе и магазином», – пишет в феврале 1922 года «Правда». «Учиться коммерции приходилось, – пишут советские историки торговли, – имея дело с изворотливыми посредниками. Ильич, встречаясь с „красными купцами“, не раз спрашивал: „Не надуют ли они вас? Не проморгали?“ Нередко и надували» (Е.М. Каневский, Л.Г. Марголин. «У истоков советской торговли»). Коммунистическая ненависть к торговле наследует коммунальной.

Улица начинается тогда, когда на ней торгуют, – это азбука урбанистики. Но в средневековых городах торговали на рынках, на площади по определенным дням, и вместо лавок там были прилавки или лотки. Первые лавки на улицах в Европе появляются только в XVI веке и никакой специализации не знают. Там торгуют всем, от чая до тканей, и там же дают деньги в кредит. Подозреваю, что сама схема кредитной торговли в лавках рождается из того, что лавочник, меняла и ростовщик – это одно и то же лицо. Специализация возникает не раньше XVII века.

Европейские монархи в этот момент прониклись идеями «меркантилизма» – это когда государство поощряет национальную торговлю для увеличения налоговой базы. Это революция сверху – ее Бродель обозначил формулой «Лавки завоевывают мир» (конец XVII – начало XVIII века). Королевская власть навязывает лавки городу, а короли, вспомним, в этот момент совсем не горожане, между ними и городами постоянные конфликты (вспомните Фронду, которую с таким вкусом описывал Александр Дюма). Лавки возмущают горожан. «Все превратилось в лавки», – осуждает современный ему Мадрид Лопе де Вега. «Разрастание числа лавок сделалось чудовищным», – обличает Лондон Даниэль Дефо. Джентльмены ограничиваются письменными протестами – менее щепетильные бюргеры громят и грабят лавки при любых городских волнениях. Тем более что держат их часто иностранцы, итальянцы в Северной Европе, а в Центральной и Южной – вообще евреи с армянами, громить которых для европейцев было делом доблести и геройства.

Мне кажется, что все несообразности лавочной торговли, которые отменил Бусико, – это плата, которую торговцы заплатили за свое право стать частью «старого доброго порядка», который мы так любим. Торговцы «покупают» свою включенность в общину. Кредитовать покупателя невыгодно, но если все жители тебе должны, то (до известных пределов) они должны к тебе хорошо относиться. Ты живешь и даешь жить другим, поэтому торгуешь только пуговицами, нитками и иголками, а за тканями – это к соседу, я с ним не конкурирую. Это попытка решить вопрос о своей чуждости, войти в сообщество. Впрочем, история геноцидов торговых народов показывает, что сообщества могут видеть окончательное решение вопроса несколько в иной плоскости.

Наличие лавок – это симптом существования территориальных городских сообществ, поскольку сама лавка – покупка себе членства в нем. Революция Бусико – это следствие разрушения сообществ, возникновения современного «города толп». Именно поэтому с культурологической точки зрения сегодняшние попытки привить стрит-ритейл в модернистских районах более или менее обречены на провал: если нет сообщества, нет и компромисса с ним, торговый центр всегда выгоднее.

Вернемся к самому устройству улицы. Безымянный французский путешественник, в 1728 году посетивший Лондон, отмечает: «Чего у нас во Франции обычно нет, так это стекла, каковое, как правило, очень красиво и очень прозрачно. Лавки окружены им, и обыкновенно позади него выкладывают товар, что оберегает его от пыли, делает доступным для обозрения прохожими и придает лавкам красивый вид со всех сторон». Это первое свидетельство изобретения витрин. Они не могли появиться раньше из-за сравнительно позднего распространения оконных стекол (XVIII век). Оконное стекло – это, конечно, изобретение не торговцев, а власти – дворца. Но витрина – это не окно. Это стена, которой нет.