Как устроен город. 36 эссе по философии урбанистики

Город, с точки зрения торговцев, интересен именно как разнообразие сред. Для торговцев ценно все: и спальные районы (где гипермаркеты), и исторические улицы (где живут бутики), и транспортные узлы (где большой поток людей и торговые центры), и тихие переулки (где антикварный магазин, куда заходят по звонку, но уж как зайдут – окупят его существование на год вперед). А уж как ценны для торговли различия между районами! А между городами! А между странами! Чем больше разнообразие, тем интереснее обмен. И наоборот, два идентичных объекта в одинаковых условиях друг на друга менять бессмысленно.

Можно ли выстроить город на этом интересе? Гутнов и Лежава относили торговлю к уровню «плазмы». В этом есть простой смысл: скорость изменений витрин и магазинов, вывесок и киосков действительно измеряется годами. Но есть и скрытый. А именно: каркас и ткань города как бы выше уровня торговли. Они не продаются и не покупаются – не обмениваются. Это успокоительный взгляд на положение дел. Здесь молчаливо предполагается, что в основе своей город более или менее тождественен себе, а если меняется, то эволюционирует исходя из своей внутренней логики. Но даже соглашаясь с этим, нельзя не заметить, что это очень не-торговый взгляд на дело.

Мне кажется, что идея самотождественности определяющих уровней города покоится на неосознаваемом мифе о творце и творении. Город понимается как продолжение, порождение человека или его возвышенных субститутов – высшей силы, светской власти, духа народа, нации, страны. Допущение возможности обмена здесь равносильно подмене этой духовной инстанции, что выглядит как-то мало допустимо. Власть лепит идеальное состояние из наличного положения дел. Жрецы исходят из того, что этот идеал принципиально недостижим, но считают, что на него нужно постоянно указывать, чтобы к нему приблизиться. И то и другое обеспечивает неизменность идеала. Но у торговцев принципиально иная стратегия достижения идеального состояния. Идеал есть – у кого-то. Он уже создан. Можно просто его купить.

Это предполагает совершенно иную парадигму отношений человека и творения. Когда вы покупаете себе часы IWC, они не становятся вашими в том смысле, что это больше не часы IWC, а ваши. Нет, именно то, что они часы IWC, является частью вашего приобретенного идеала. До известной степени так же дом в итальянском, английском, французском, современном стиле не теряет своей принадлежности из-за того, что они построены в Москве местным архитектором. Нет, наоборот, именно их «зарубежность» является частью их ценности, их затем так и строили. Они не хотят произрасти из родной почвы как растение-эндемик. Они хотят оставаться пересаженными.

Идеальным стилем торговцев является эклектика или постмодернизм. Глубокое неприятие этих художественных систем со стороны поклонников органического, «подлинного» творчества – ясная демонстрация того, что перед нами принципиально иной тип формообразования. И этот тип формообразования может распространяться и на каркас (знаменитые цитатные трехлучия абсолютизма – Петербург, Версаль, Рим), и тем более на ткань города.

Я говорил о стилевых заимствованиях; среда – это, разумеется, не стиль, это феномен другого ряда, однако с ее импортом проблем тоже не возникает. Благоустройство Москвы времени мэра Собянина – это импорт разнообразных сред западноевропейских городов от Барселоны до Нью‑Йорка (с импортом и оригинальных мастеров, которые производили). Вместо органической формы мы получаем цитату.

Но это не значит, что подобный импорт делает город менее ценным, чем если бы он органически развивался из потаенных глубин национального гения. Нет. В городе звучит множество голосов. Это и создает разнообразие контекстов, сред, мест. И это тот навык, то цивилизационное умение, которое привносит в город торговля.

Тут возникает очевидное противоречие. Среда мыслится как феномен органический, аналог, напомню, экосистемы, и горожанин сращен с ней, как тушканчик со степью. Но при этом мы имеем дело с очевидным образом неорганичным явлением, это «чужая среда», импортированный образ, с которым не нужно сливаться, ибо его чуждость – часть его ценности. Это все равно как если бы тушканчики завели у себя в степи кусок тундры и бегали туда отдохнуть в прохладе, осознавая, что это не их место, что оно им не соприродно.

В средовой теории города принципиальной является тема городского театра, когда улицы, площади и здания понимаются как декорация, а горожане – как актеры, играющие свои средовые роли. С моей точки зрения, город как театр – это не только урбанистическое изобретение, но более конкретно: изобретение обмена, торговая ценность. Торговля не только порождает разнообразные «чужие» среды. Она порождает соприродных им неорганичных горожан, людей со множественной структурой личности, способных эти среды использовать. В театре актер не играет себя самого, его личность не совпадает с ролью. Точно так же и горожанин в этой парадигме никогда не совпадает с самим собой, но проживает множество ролей.