Как в кино

«Да вы и внутренне не похожи», – подумала Ася, стараясь держаться от него подальше, слишком уж стильным он выглядел, на его фоне она – дворовая девчонка. Или ей просто не удается до конца простить ему тот ужас, который пережила ночью на пустынном шоссе? Ася поймала себя на желании вмазать Воскресенскому кулаком между лопатками, чтобы с него слетел этот заносчивый вид столичного метросексуала. Так и кажется, что он постоянно любуется собой в невидимом другим зеркале…

Все в нем вызывало гадливость: и то, как он здоровался с коллегами, отвратительно изображая радость, которая гасла тут же, как они проходили, словно ее и не было! Только видела это одна Ася. И то, что Воскресенский всем подряд предлагал «пересечься и поболтать»… Асю просто мутило от затертой бессмысленности этих слов. Разговаривать он не умеет? Только болтать? Не читал Левитанского, что ли: «Жизнь прошла – как не было. Не поговорили»? Не пугает?

А уж то, как его пальцы скользили по длинным волосам знакомых девушек, спускаясь на руку, намекая на сокровенное пожатие. Но не при всех же, намек на продолжение… А они извиваются миногами, льнут, шепчут что-то неразборчивое, над чем Воскресенский противно хихикает. Как этот тип мог понравиться ей на лекции?!

«Он тупой, пошлый и мерзкий», – решила Ася уже спустя пять минут. Улучив момент, когда Воскресенский опять чмокал воздух возле чужого уха, она скользнула в боковой проход и бросилась бежать. Уж если погружаться в магические пучины «Мосфильма», то без этого примитивного существа, для которого кино – это прежде всего тусовка, а не искусство.

Его фильмы Ася посмотреть еще не успела: накануне вечером у бабушки случился приступ, пришлось вызывать скорую, а врач настоял на немедленной госпитализации.

– Там же нет телевизора, – расплакалась Ася, наспех собирая вещи. – Что ей делать?

– Поверьте, вашей бабушке сейчас будет не до телевизора. По крайней мере, в ближайшие дни. А если полегчает, ее переведут в отделение, там есть телевизор в холле.

Только когда все уехали и тишина сдавила уши, Ася неожиданно сообразила: «Он сказал “если”, а не “когда”… Должен был сказать: “Когда вашей бабушке станет легче”. Как он мог этого не заметить?!»

Ответ лежал на поверхности: доктор не работал со словами, не придавал значения важности каждого из них. Нет, конечно, каждый медик понимал, что нельзя в лоб говорить больному, как мало у него шансов выкарабкаться. Она читала, как немецкий доктор заявил нечто подобное Евстигнееву, выложил правду-матку и убил великого артиста еще до операции… Ася стиснула кулачки: «Пусть бабушкин лечащий врач окажется умнее!»

Почудилось, будто в доме сразу стало прохладнее. Не находя себе места, она бродила по комнатам, перекладывала, выбрасывала какие-то вещи, но спроси у нее – что именно, ответить не сумела бы…

А во сне неожиданно переселилась в другую квартиру, четырехкомнатную. С чего ей вдруг приснилась такая? Дверь в подъезд была открыта, наверное, переезд был в самом разгаре, соседки заглядывали, интересовались планировкой, составом семьи. Что она отвечала им?

Потом появилась бабушка и произнесла просительно:

– Асенька, нальешь мне водички?

Она мгновенно проснулась, села на кровати: «Бабушка!» Страшно стало взять телефон, вдруг там то сообщение, которого ей не хочется видеть? Никогда.

Только после чашки кофе набралась храбрости, заглянула… Никаких сообщений не оказалось, но это не особенно успокоило – вряд ли врачи посылают эсэмэски родственникам пациентов.

Медленно вымыв чашку, Ася позвонила в реанимацию и услышала пугающее:

– Состояние стабильно тяжелое. Посещения запрещены.

Больше ничего спросить Ася не успела. Но поняла, что сегодня бабушку не увидит…

Домой можно было не спешить, побродить по «Мосфильму» вдоволь, только это ничуть не радовало. Разыскав лестницу, Ася поднялась на этаж, чтобы наверняка не столкнуться с Воскресенским, да он, может, и не заметил ее исчезновения. Номерами они не обменивались, так что, скорее всего, их жизни больше не соприкоснуться. К счастью!

Вот с его сестрой было бы интересно поговорить… У Лизы даже лицо такое, от которого трудно отвести взгляд, хотя красавицей ее не назовешь. Такое лицо нужно снимать. Почему ее брат до сих пор не сделал этого? Или сделал?

«Надо все же глянуть его фильмы, – велела Ася себе. – Точнее, их фильмы. Они же вместе работают. И еще неизвестно, чей вклад больше».

Забыв, что надо разглядывать все вокруг, она уткнулась взглядом в пол, ускорила шаг, так ей лучше думалось. Под ногами заклубились образы, каждый тянул за собой свою историю, и они сливались в общую, не всегда уживаясь, конфликтуя и споря. Послышались голоса: кто-то смеялся взахлеб, другой ворчал, доносились протяжный стон и детская считалка. Увидевшийся Асе старый московский двор жил обычной жизнью, но в нем должно было произойти нечто невероятное, ведь ей нравилось сочинять истории, тяготеющие к жанру магического реализма. Тот рассказ о бабушке стал исключением, скорее исповедь, а не проза, обычно ее истории происходили на пересечении разных реальностей.