Как в кино

И внезапно на миг затосковала по такой вот девочке с пушистой головой, которой она бы тихонько читала сказки, а потом восхищалась ее рисунками с ожившими персонажами. И так явственно почувствовала, что это и было бы ее самым настоящим счастьем, – в груди сдавило. Почему она так и не решилась родить ребенка? Ведь ее работа позволяла постоянно находиться дома, особых проблем не возникло бы…

«У меня всегда был ребенок, – подумала Лиза, с платьем в руках направляясь к Асиной комнате. – Ромка мне больше чем брат. Кроме него мне по-настоящему никто и не был нужен».

Случайные непродолжительные романы не оставили в ее душе глубокого следа, ведь все мужчины, которых Лиза подпускала к себе, скользили по поверхности. Большой любви в ее жизни так и не случилось… Могла бы уйти с головой, если б этого захотел Игорь, но оба испугались, шарахнулись друг от друга…

Все ее мысли, переживания, мечты, разочарования и восторги были связаны только с братом, хотя ни разу, даже мысленно, Лиза не позволила себе греховных помыслов в отношении Ромки. Ведь он для нее так и остался ребенком – не мужчиной.

Различив через дверь его голос, звучавший сейчас непривычно мягко, Лиза невольно прислушалась прежде, чем постучать.

– С тобой мы сможем делать настоящее кино, ведь ты еще и пишешь прекрасно! Твои сценарии будут на порядок лучше тех, которые я использую сейчас.

Она обмерла, машинально продолжая ловить его слова и ответные Асины. Дышать стало так больно, что Лиза скрючилась, хватаясь за стену. Этот разговор она не должна была услышать… Или как раз должна была? Чтобы перестать жить иллюзией, которой Лиза нежила себя столько лет, уверенная, будто они с братом единое целое во всем, и в творчестве тоже. А он, оказывается, мечтал найти сценариста, способного написать нечто «грандиозное»… Что за слово дурацкое? Как сценарий может быть грандиозным? О чем он вообще?

Все эти мысли пронеслись иссохшими от боли листьями и рассыпались под натиском зимы, бесцеремонно захватывающей ее душу. Плевать, что еще не время – ноябрь на дворе – и до старости еще шагать и шагать. Для Лизы она уже наступила. В тот самый момент она осознала, что больше не нужна своему ребенку…

Не замечая, что комкает платье, выбранное для морга, Лиза отошла от двери, за которой продолжался разговор, затягивающий петлю на ее шее. Она задыхалась от беспомощности: «Что мне делать? Как же теперь жить?!» Минуту назад Лиза была уверена, что это она пришла на помощь осиротевшей девочке, и даже испытывала душевный подъем, чувствуя свою нужность. Конечно, она не призналась бы в этом, даже вот так – за закрытой дверью. А Роман раскрыл Асе самое сокровенное, чего не доверил даже Варе, ведь та не раз повторяла, что Воскресенские – лучшая команда, какую можно представить! Муж с женой могут развестись, уничтожив тем самым и творческий союз, но брат с сестрой соединены одной кровью, это, если вдуматься, куда крепче. Значит, с Варей он не делился своими мечтами… Она ведь не смогла бы написать «грандиозный» сценарий, ее работой было продюсирование.

«Он уверен, что Ася сможет? Проза – совсем другой жанр. Писатели редко становятся хорошими сценаристами. Их ломает от того, что в сценарии неважна красота слога… А ведь у Аси уже выработался свой стиль, свой язык». – продолжая цепляться за доводы, которые ей самой не казались особенно убедительными, Лиза спряталась в кухне и села на старый, добротно сколоченный табурет, покрашенный коричневой краской. Несколько минут она бессмысленно глядела на светлую крышку маленького стола, приставленного к стене – за таким могли поместиться только двое. Потом заметила новенький по виду блокнот, на обложке которого красовалась картинка из аниме, явно Асин.

Прислушавшись, Лиза убедилась, что эти двое продолжают плести словесную веревку, на которой ей предстоит повеситься, и раскрыла блокнот. Убористым почерком на первой странице вверху было выведено название: «Королевна». И посвящение: «Бабушке…»

– Так нельзя делать, – укоризненно прошептала Лиза и принялась читать Асин рассказ.

«Ты еще жива, я еще успею сказать тебе… Слова затерявшимися дождинками стучат в твое замутившееся сознание, оставляя неровные дорожки. Твой мир теперь – пятьдесят один по диагонали. Я вглядываюсь в твою притянутую к телевизору, словно намагниченный волос, фигуру, и мне страшно заглянуть в лицо, знакомое лучше всех других. В мозаичной памяти моего детства оно было самым ярким пятном, солнечным бликом на пушистом ковре, на котором любила играть и короткие ворсинки его не кололи, а щекотали ноги, узоры же манили, приглашая указательный палец в путешествие по лабиринту.

– Ты опять грызешь ногти! Когда вырастешь, у тебя будут уродливые пальцы!