Как вернувшийся Данте

Заговорил он – не сразу; но – когда заговорил, слова его оказались и тесны, и медлительны, и было их очень немного:

– Я пришел, как ты и предсказывала.

– Но ты – не вернулся. Ты явился – недолго побыть подле. Сумеешь ли (даже это)? Ты очень ослаб, отступник.

– От тебя отступить невозможно.

– Не так говоришь! Нам можно всё, за что достанет сил ответить, – и, не ожидая его возражений (а он и не собирался возражать очевидности), она его оставила и в несколько легких шагов вернулась к честной компании.

Тотчас – он нагнал и обогнал её и встал прямо на ее пути, дабы заглянуть ей в лицо! Она рассмеялась. Все замерли. И замерло всё – окрест. Посреди неподвижности он отчетливо произнес:

– Почему именно Петербург?

Настала истина.

– Потому что, – ответила она.

Он понял.

Она поняла, что он понял; но – не поверила: понимание и вера не совместны в недосотворенном мироздании. Впрочем, всё это уже говорилось, но – говорение сейчас не имело никакого значения.

Но. Он. Сказал:

– Мне очень не хочется просто поверить, что ты в этом великом (но – всего лишь тысячеликом) городе – прячешься; его метафизика очень сильна; но – что она для таких, как мы? Я ведь нашёл тебя, не смотря на то, что ты себя (как метелью) окружила этакой блестящей мистикофизиологией, – он кивнул на ее спутников.

Никто не кинулся (а могли бы) – его убивать. Все просто молча смотрели; но – покорная стая напрасно ждала от Яны хоть малейшего знака: она всего лишь опять улыбнулась (должно быть – так улыбается Стенающая Звезда), а потом очень снисходительно (и очень отстранившись) ему ответила:

– Ты хорошо лжешь, но ты лжешь. Ты не умеешь так глубоко понимать. У кого ты мог подслушать такие слова? Говори сам, иначе…

Он. Даже. Не улыбнулся в ответ. Она, подождав, пожала плечами и обошла его, и вновь ушла от него, бросив негромко:

– Хорошо. Оставайся с нами. Мы давно не виделись.

– Всего лишь два года.

Но. Она. Уже отвернулась, да и спутники его (что все это время пристально его разглядывали) перестали им интересоваться (разве что – вскользь); здесь они стали коллегиально (демократия ибо) решать, где могут найти достойно накрытый стол и напитки в ассортименте, и Илья в этом фарсе тоже не участвовал.

Они – решили и повернули с проспекта, и очень скоро цели своей достигли. Он (почти не замечаемый) – шел за ними; на пороге выбранного кафе он замер, как бы сдержав дыхание. Потом шагнул, причем – словно бы «во многия бездны».

Было ли ему страшно? Конечно. Но воина. Именно личные страхи. Словно бы заставляют. Самого себя. Обучать (сначала) – непрестанным (ни к чему не приводящим) победам.

Потом – понять: и это хорошо (ты победил – изначально). Более того – происходящее могло бы стать началом новой эры; но – сознание этого ужасно: признать, что любой человеческий гений – ничтожен и даже оказывается помехой собственной простоте.

Итак – ужас! А возможно ли испугать саму Яну (не вкусившую Плода с Древа)? Если возможно – она сродни нано-богам (той же Иштар) и вполне уязвима; но – вся история человечества показывает, что Стихия Женственности (включающая в себя все Стихии) – суть основа бытия.

Кому ещё сегодня (когда душевная энтропия пожирает любых нано-богов) по силам подобное? Разумеется, только ей.

Потом – она сидела у окна (в настоящий мир).

И всё это время – за ней наблюдали персоналии её нынешнего бытия: поздний вечер и опять и опять зарядивший лупцевать по оконному стеклу дождь.

Она. Как бы не замечая. В окне своего отражения. Время от времени. Протягивала к своему зазеркальному двойнику тонкую руку.

После чего – ладонью словно бы стирала его (вместе со скопившейся испариной); тог-да двойник действительно исчезал! На его место – заступало иное.

Великих Хаос заглядывал тогда (ненадолго – и вместе с пустотой) в кафе. Потом возвращалось её (Первородной) – невеликое отражение.

И вот как-то раз, – после очередного такого своего возвращения (и где же она побывать успевала?) и облокотившись локотком о подоконник, она вдруг скользнула взглядом по глазам Ильи и тотчас что-то шепнула, чуть склонивши голову, своему соседу и благосклонно выслушала ответ.

А потом – совершенно уподобясь Стихии (сквозь все необозримые времена и бывшие и еще не бывшие смерти) она всем телом к Илье обернулась (распахнув глаза свои).

Светло-рыжие, почти зеленые, глаза её – стали огромны. Наполнил (отдельный) взгляд её (отдельных) глаз (отдельные) ширину и высоту, глубину и любую поверхность. Любой душой мог овладеть этот взгляд (но – малы и тесны ему души).

Ильей (этот взгляд) – тоже должен был овладеть.

Непередаваемые глаза. Которые. Как бы приблизились к нему. И на мгновение обернулись для него всем сущим: Вечной Женственностью и непредставимым (ибо – превыше красоты плоской жизни) уродством, беспощадным всеведением небес и приземленной лукавой мудростью Зверя.

Потом – «это» кончилось. Как и не начиналось. Бесконечно продлившись; но – завершившись через короткий миг.

Он. Побледнел. Тогда она. Молча и медленно ему кивнула. Раз-решающе.