Как вернувшийся Данте

И тогда ожили освобождённые (перечислить – в который уж раз) этим её движением время и пространство (вот только что пребывавшие – как бы остекленевшим), и обрели движенья и звуки.

Стало слышно, как ее адепты рукопашного боя сплетают свои незамысловатые речи, вертя в сильных пальцах рюмки незамысловатого алкогол.

Тогда, безразлично кого-то перебив, он ей сказал:

– А у нас всё по прежнему.

– Да, – молча не сказала ему она. – Да, Санкт-Петербург – почему именно он, этот персонифицированный город? Да просто – потому что.

Но. Она. Не сказала. Потому что – такого города нет вовсе, а есть (и теперь, и на веки веков) в этих месте и времени (только) Санкт-Ленинград.

Другие места – им двоим непригодны, даже со всей их личной (хотя и многотысячелетней) нано-памятью. Но. Она. Не сказала. Потому что – не вкусившая плода с Древа, и не могла бы сказать (о противлении так называемым злу или добру).

Он – и сам знал о том, что она не уверена в его уверенности. Тогда – он повторил, уже вслух:

– А у нас всё по прежнему.

И сразу же за его простыми словами (вот как песня прерывает невнятный гомон) настала ледяная тишина; но (не просто так) – особым образом подчеркнувшая его невежество.

Глаза говорившего и его внимательных слушателей окаменели. И кто-то (после) паузы спросил:

– Ты что-то сказал?

– Я действительно сказал нечто – для нас, а для вас – что-то, – эхом необозримого времени ответил он.

Именно что – эхом! Именно что – задавая вопрос ей! О том – как давать имена. И вовсе не обращаясь к прочим: все окружившие их лица – разом как бы поблекли и стали очень одинаковы (как занесенные для удара натруженные кулаки).

– Перебивать у нас не принято.

От этих негромких рокочущих слов (показалось) – мелкой дождевой пылью разлетелось осеннее стекло окна. И пришёл (сквозь него) ветер, до ослепительной боли октябрьский: ворвался и разметал опавшие души, сильным душам давая дорогу.

– Не надо, – сказала Яна.

– Но почему? Его следует поучить, – сказал кто-то – по-над головою Ильи (который – единомоментно стал для них предметом едва одушевленным).

– Простите его. Он плохо воспитан. Но он мой гость. Пусть сегодня я его и не звала.

Все (молчание – тоже) подчинились.

– Стас! Пересядь на мое место, к окну, – легко улыбнувшись, велела она кому-то из спутников и поднялась. При этом человек, к которому она обратилась, неощутимо побледнел:

– Ты хочешь уйти? А мы? – мог бы сказать он.

– Я хочу, чтобы ты пересел.

Помедлив, человек по имени Стас – поднялся; остальные – задвигались, и дали ему дорогу, и он пошел к ней (хотя ног и не чувствовал).

– Да, у нас все по прежнему! – бросила Яна клич (прямиком – в расступающееся перед этим голосом пространство); она – положила Стасу на плечи руки, а Илья – улыбнулся.

Ибо – что имеющим живую и волшебную душу большая история? Или – все малые истории миротворения? Бесконечное повторение как основа для разнообразий.

Помедлив, Яна поцеловала подошедшего к ней человека, а Илья ей (по-над головами всех ее соратников сказал:

– Не забывай, они люди.

– А мы все ещё люди, – договорила она (но – тотчас отодвинула Стаса).

А потом – от Стаса она даже на шаг отступила, и в этом не было ничего удивительного: Илья просто-напросто проговорил её же присказку, которой она забавлялась, когда желала смутить собеседника.

На этот раз поговорка обратилась против нее самой.

– Будь к ним милосердна. Насколько способна.

– Не милосердия ищу. Но справедливости. Которую ты называешь лютой.

– Которую. Ты. Называешь радостной! Помни: справедливость – в аду. Там нет милосердия.

Так и приговорили они – зная: любые нано-боги люты и радостны! И особо – люта и радостна – она, добра и зла не знающая.

Как возможно (из скопища «всё ещё людей» и нано-богов) – сотворить Царство Божье? Кто возможет подобное?

Никто. Даже если этот «никто» – из Перволюдей.

– Никак, – сказала она.

Так они – приговорили себя. Не сейчас приговорили, а за-до-лго до: до начала любых времён.

Все её «побратимы» (присутствовали) – слова её слыша. Всё её «побратимы» (присутствовали) – слыша, как она глубоко говорит с каким-то и невесть откуда взявшимся якобы гостем, стали одновременно смотреть на нее, потом (не намерено, но – в унисон повернувшись) стали смотреть на него.

Всё это странное время Илья – сидел потупившись. А если и говорил что – то как бы в космическое пустое пространство: якобы – всем, и на самом деле – только для нее.

– Не правда ли, только краем зрения, – мог бы сказать Илья.

– Не правда – лишь, – могла бы ответить Яна.

Оба – не сказали ничего. О лишнем. О лишениях. О (не) слишком своём.

– Всё в мире речь, – молча сказал Стас.

Он показывал незваному гостю своё значение. Но. Гость. Не увидел Стаса. Да и молчания его не услышал.

– Зачем он здесь? – вслух спросил Стас.

Но. Ему. Не ответили оба: он (статичный) люто и радостно ока-зывался вне пространствий про-зрения.

– Августин, именуемый Блаженным, – могла бы сказать Яна.

– Если Бог будет на первом месте, всё остальное будет на своём, – мог бы ответить Илья.

Но! Это поле. Они оба. Уже перешли.