Как вернувшийся Данте

Но пробрался в евины сновидения помысел-Змий (персонаж интереснейший, состоящий в родстве с искусом-искусством и прочей поэзией), и предложил им стать как боги; нет такого вопроса, как грехопадение; но – есть такой ответ: каждый человек – сам себе змей и сам себе ад (альтернатива ему – слово «да», согласие жить и из ада всег-да возвращаться) – к Богу.

А до-боги (или после-боги) – это «всё ещё люди», тщащиеся совокупить маленькие познания маленьких добра и зла; да-бы – в лживой надежде однажды удачно сложить эти корпускулы в то мироздание, из которого им возможно извлекать себе мелкую пользу.

Так что помысей-Змий – предложил именно то, чего нет ни у кого; но – именно с его само-подачи каждый человек сам по себе неизбежно вступает в игру: попытаться стать богом или богиней.

Так и стали неизбежны (и нестерпимы) людям – игра (с её тщеславием) и сама смерть в игре (если не удалось доиграться: стать богом или богиней – то есть теми, кто единство разнимает на части, а потом умеет с пользою для себя собирать в нечто не вполне живое.

Казалось бы – при чём здесь Санкт-Ленинград, причём (здесь) – Русский Мир, причём (везде) – Царство Божье? Ответ обычен: ни при чём и во всём. Целостность (целомудрие, целокупность) – во всём; не об этом ли великая и горькая история моего (ныне – самого разделённого) народа?

А при чём тут мой (как и любой) народ? А при том, что он человечен: произошёл от Адама с Евой. И до сих пор – только сны оставались у Адама и Евы (я бы даже сказал, до сегодняшней встречи Яны с Ильей); но – таких встреч на протяжении вечности было без счета и даже с избытком; только сны – и переплетения их снов как сон во сне.

Но стала им обоим душою души и жизнью жизни та, что была прежде Евы: стал Адам повсюду искать её, и всегда стала Ева походить на нее; так они жили – порою искусно творя виртуальности и играя миражами и иллюзиями (то есть подобиями – небывалого своего бытия); так они жили – той жизнью, что лишь однажды явилась во сне.

Обрушивались горы и приходили и уходили племена и народы; но – для Лилит и её Адама ничего не менялось.

Но где-то там, в уже наступившем или – так и не наступившем для Лилит и Адама общем будущем – должен был сказать (ибо – уже сказал и, значит, ещё только скажет) Отец, что «это хорошо».

И хотя – почти не должно было быть на ветхой земле той памяти, без которой бессильна в своем поиске Первая Женщина именем Лилит (не возжелавшая признать для себя ни зла, ни добра, полагая их ветхими), но – сама перекинувшись в ветхозаветного демона.

Демона – что по верованиям семитским посмел похищать у рожениц жизни их новорожденных (и действительно – она похищала)! И ей не надо было для этого что-либо сметь.

Иногда у неё почти получалось – похитить; и тогда – оживала глина под её искусными пальцами; казалось – ещё совсем немного, и предстанет наконец перед Лилит единственно достойный ее первозданный Адам; но!

Адам, познавший так называемые зло и добро, и все раз-два-три-(и так далее) – дробления на части своего мироздания (превратив его в знание) был Адам-раб, смиривший себя этим плоским познанием и редко способный на большее, нежели титанические или боговы игрища; он сам – оставался плоским в своем плоском мирке.

И опять, и опять – ничего у Лилит не получалось – не начиналась с ними двумя новая тайна, День Девятый; но – должен был начаться (и, значит – в чём-то и ком-то уже происходил); ибо (повторю) – должен был сказать (и, значит, уже сказал) Отец, что это хорошо: для Него всё – сейчас, и всё – всегда, а не вчера или завтра.

Иногда и у Лилит это почти получалось – похитить у истины ее истинность; но – тогда и восходило над миром разбитое грехопадением зеркало, обретая вид Черного Солнца (став символом очередной маленькой смерти Адама); не все, однако, было так просто в этом ещё более простом, нежели последствия грехопадения, мире.

Адам и Лилит – расставались опять; зато – в мире оставалась память о новом сне.

– Я вижу, у тебя много досуга, – сказала Яна.

– Наши бессмертия не слишком разнятся, – сказал Илья. – Они временны, но (поэтому) – навсегда.

Еводий. Так как я вижу, что у тебя много досуга, то прошу ответить мне на вопросы, которые, как мне кажется, занимают меня вполне благовременно и уместно. Согласись, что довольно часто, когда я спрашивал тебя о чем-либо важном, ты останавливал меня каким-то греческим изречением, предостерегающим доискиваться того, что выше нас. Но я не думаю, чтобы мы были выше нас же самих. И если я спрашиваю о душе, то ведь никак не заслуживаю ответа: «Что нам до того, что выше нас?», ибо хочу только знать, что такое мы.

Августин. Перечисли коротко, что ты желаешь услышать о душе.

– Что ты всё отсылаешь меня к человеческим мудрствованиям? – сказала Яна Илье. – Сам знаешь, они от лукавства и не всеобщи.

– Да.

Сей– час – они говорили вслух.

Стас (который всегда сей-час) начинал ненавидеть это вслух.