Как вернувшийся Данте

Настолько готово – что и глаза людей начинали видеть и быть достойны отображенное увидеть; но – ни на что большее это зеркало души непригодно.

Но! Нужна стала душе-кирпичику (кроме живой и мертвой жизни), ещё и волшебная жизнь (ибо – как же иначе миротворение вершить, чтобы сразу и без ирреальных иерархий?) жизнь; и пришло тогда глиняному человеку время обжига – тогда и была явлена Адаму по воле Отца его первая женщина!

Никогда она не была подобна «ветхому» (сиречь – древнему) Адаму; да и не могла быть, поскольку различны первоинтересы мужчины и женщины: она была чище и жарче пламени солнца; но – лишь для него (а не для себя)!

Как и он был глиной – только для её пламени; поэтому – и сотворена она была совсем иначе. Ведь даже само понятие «душа-кирпичик» не подразумевало какого-либо строительства: само собой разумелось, что Первомужчина и так обладает всем – и Первая женщина тому неоспоримое свидетельство.

Так как же случилось, что целостность Перволюдей стала корпускулярной? Как мог мужчина – пасть, когда у него – такая женщина?

Которая – из плодороднейшего перегноя (остраненного и перекинувшегося в живое погоста).

Которая – из воздушной пены морской (как переплетались Стихии!), терпкой и влекущей, как пожар ее кожи во время (всегда – ещё только предстоящей им) близости, бесконечной и беспощадной.

Была она – каким бывает беспощадное устремление к недостижимому и никогда еще не существовавшему воздушному совершенству.

А ещё – из лунного света сотворена была Первая Женщина! Что сразу дарило ей над адамовой глиной темную и сладкую власть. Ведь ночное светило сродни Черному Солнцу (разбитому зеркалу): и могла она ступать по ветхому праху земному, не утопая в нем.

Они были (конечно же) – созвучны в своей первозданной мощи, Мужчина и Женщина, как две равные и разные, и друг без друга бессмысленные половинки и земной плоти, и плоти небесной; потому – было им неизбежностью всегда знать друг о друге, и узнавать друг друга в любом рассеянии!

Поэтому – когда вдохнул Отец ей в лицо свою жизнь, стала и она (или могла бы стать) душой живою, и нужны стали женщине живая и мертвая жизни.

Рассказывают, что и её жизнь – это зеркало (а после того, когда она стала тем, кем стала, её жизнь – бесчисленные зеркала), сотворенное из того пламени, что предназначено для обжига тех самых глиняных кирпичей, могущих стать кирпичами самого мироздания.

Встреться в целокупном соитии Адам и Лилит – станет тогда возможным душе-кирпичику перекинуться в чистое пламя солнца! Тогда и Адам перекинется в единственное зеркало для своей Женщины.; но – такого зеркала не даровал ей Отец (как и Адаму не даровал).

Поскольку – лишь малодушные берут свою целостность даром; но – как раз им то она и не по душе!

Оттого-то и стали они бесконечно нужны друг другу, мужчина и женщина: увидит Адам в Лилит свою отраженную душу и сумеет её осознать (ибо пламя отраженной души самому возможно лепить аки глину), и станет тогда его душа зеркалом для женской души.

И тогда – уже она увидела бы в нём (и могла бы вылепить – как из глины) своё отражение; но – настолько давно это было, что тогда ещё длился День Шестой (и речи не могло быть о Дне Восьмом).

У Адама (у глиняного) – были могучие руки. Были у него незримые крылья. Но и сердце у него было. Достоин он был настоящего обжига, настоящей любви; но – ещё не сказал (о мироздании) Отец: это хорошо! И не допустил Он её к Адаму – ибо такая встреча явилась бы даром небес.

А чтобы впервые и уже навсегда узнали они о существовании друг друга (ибо только друг другу оба они по душе), Отец навсегда смешал их сны, предрассветные и самые легкие, и именно во сне друг друга они и увидели; именно во сне (отсюда сны во сне, тайна и волшебство сновидения) – Адам, ещё глиняный и рыхлый, вошел в свое пламя.

И вот далее начинается тайна миротворения, ибо – День Шестой завершился, сразу же уступив свое место Дню Восьмому, а День Седьмой (сиречь ад или рай, из которого Адаму вскоре предстояло быть изгнанным) – так и остался во сне.

Дабы силой своей и волей (а не даром) – взяли они и приняли в свои души новую жизнь мироздания, её – Отец удалил в безжалостную (как и она сама – жалости не признающая) пустыню: ибо – слишком много в ней было от буйства Стихий, и стала она там жить – так и не познав добра и зла, и не ведая смерти.

Но память о том сне, в котором приходила она к своему Адаму, осталась у нее – ничего, кроме памяти!

Ему – сотворил Отец ещё одну женщину, и не даром: сотворена она была из ребра адамова; со-творил – из плоти от плоти (а ведьвся адамова плоть была пропитана памятью того сновидения); и со-творение – соединило Адама и ту, что наречена была Евой, цепью недосягаемого.

Стали они друг другу нужны: оба – в ожидании подлинной жизни.