Как вернувшийся Данте

Пример этому – («не совершенный» душегуб) Цыбин, брезгливо наступая на расшатанные крошащиеся кирпичи ступеней, спустился в затхлость коммунального бытия (отчасти сходную с бытием бойлерных, котельных и проходных жилищных контор); но – в это же время – (псевдо-совершенный) Илья-пророк рукой (а мог бы – взглядом) толкнул бронированную дверь «Атлантиды», и та без ропота и скрипа отворилась перед ним.

Пример (этому несовершенству) – даже не сам Илья; но – та версия событий, в которую он (псевдо-Адам) раз за разом возвращается; например – за его дверью оказалась короткая винтовая лесенка, мягким своим объятием приглашавшая сбежать в ещё одну (после подземелий метро) преисподнюю.

Илья сбежал (я бы даже сказал, Илья по-ступил как человек Воды – то есть обрушился как поток) и сразу свернул в небольшой коридорчик, чьи стены оказывались донельзя примечательны.

Они. До половины человеческого роста. Были затянуты искусственной (а если человек есть тварь Божья – тем более искусственной) кожей цвета артериальной крови; причём – поверх помянутой кожи были выложены зеркальные панели.

Ещё. В коридорчике наличествовали две или даже три (на твой выбор, читатель: про-три-ка очи свои) двери; причём – из-за одной доносился гул голосов! Титанический гул, подземный и подспудный, и под-сознательный.

Даже над-сознанию псевдо-Илии было бы не раз-обрать слов, не рас-ставить по образу мысли. А под-сознание псевдо-Илии (то есть маньяк Цыбин) – дышал парами подвальных коммуникаций и тоже слушал: идёт или не идёт кто к двери; то есть – Илья-пророк (суть многомерность в трехмерном – то есть «плоском» – мире) перешёл-таки к реальным делам.

А его проекция (та самая «плоскость» – параноик-вивисектор, удаляющий из «тела цивилизации» болевые точки культуры) – просто ждал, чтобы жертва сама пришла открать ему дверь; но (напомню) – тот же Илья просто распахнул всегда открытую дверь в «подводный мир».

Там. Был. Слышен. Гул голосов. И всё. Но! Илья сделал шаг навстречу словам. Тотчас дверь отворилась, и из-за неё выкатился уже не (полу)подземный морок (полу)образов, а сразу – два образа (или всё же три-четыре – опять же: глаза про-три!) местных аборигенов.

Которые – были почти что людьми. Или – всё ещё людьми. Отличия были почти не видны (но – они многое определяли в их личном мироформировании). Увидев перед собой Илью, эти (сквозь корпускулярное сито) про-тёртые почти-люди замерли и на него очень недобро уставились.

Внешностью эти аборигены были примечательны: на первый взгляд – словно бы точки из многоточия, самые обыкновенные (на первый взгляд), бандиты из бывших спортсменов. Могучие и почти титанически необоримые (и даже необозримые, но – не только от понаросшего на мышце’ жира).

Числом их оказывалось всё же трое – совсем-совсем простое число (казалось бы); но – всё было не совсем так просто (точнее – просто, но совсем не так).

Двое образцов «личного бытия» – с ничуть не изуродованной лбами харизмой, с беспощадно выдавленными на стриженых головах амбициями-амбициями-амбициями, оснований для коих не было бы вовсе, если бы основанием для любой (падшей) жизни не было простое: я так хочу.

А вот третий «почти что образ» был несколько и’наче ис-пытан жизнью и явно оказывался особенным, «генномодифицированным» образцом: был он зрелищно, на показ гармоничен – до пояса, но – его почти что аполлонический торс водружён был на короткие корявые ножки.

Что ничуть не мешало и не слишком бы ограничивало его перемещения: Ни здесь, ни по прочим пространствам и временам – будь он чуть более продвинут в Невидимом; что, впрочем, и не являлось его прямой обязанностью: перемещаться. Ибо – он являлся некоей функцией, средством коммуникации.

Впрочем, мы отвлеклись и забежали немного наперёд (функции, персонификации – это всё из понятий атомизации, стандартизации и даже обретения «бессмертия» простейших организмов – благодаря идеальной взаимозаменяемости); но – оставим дела бессмертных именно бессмертным, наш удел – это люди.

То есть – разночинцы, которым тоже надо доказывать свою первичность (после того, как они неправильно начали её осмысливать).

Вернёмся к ним; ибо – как раз сей-час параноика Цыбина вопросили из-за «его» двери в его «Атлантиду»:

– Кто? – вопрос был краток. Голос был хрипл и тонок (как у евнуха).

Оба они (персонифицированные голос и вопрос – и некоторые тонкости их восприятия) принадлежали санкт-ленинградскому поэту Емпитафию Крякишеву, личности примечательной; но – в этом городе (месте и времени его) примечательно всё.

Кто-то мудрый сказал: «если я перестаю молиться, совпадения прекращаются.» Что есть жизнь, как не молитва о совпадении (Адама с Лилит, разночинца Пентаверна с целостным именем и так далее).