Как вернувшийся Данте

В надежде, что я мимо проплыву,
На берегу стоят простые мысли.
И ждут, чтобы начать формирование.
Сойти с ума и выйти из души.

И принести во внешний мир признание

О том, что он внутри моих миров.
Всё для того, чтоб ты в них огляделась.
И у моих костров согрелась.

Итак – уже из «Атлантиды» Илья отправился (либо – уже неся с собой свою смерть, либо – и это скорей всего: идя с ней бок о бок); причём (отправился) – в следующий (для «этого» Ильи – последний) день, дабы встретить свою единственную женщину и быть убиту на её глазах.

А вот переродившийся (дважды рожденный) безымянный поэт Пентавер-Цыбин на мосту через Обводный канал вдруг сказал сам себе (другой сам ещё более другому себе):

– И ведь это действительно хорошо!

И перешёл из не-настоящего «следующего» в будущий «следующий» день.

Этот (в отличие от прошлого) «следующий» день был ему нужен, чтобы начать жить следующей (а не вчерашней) жизнью.

На деле – этот переход выглядел совсем просто. Если Илья миновал «бывшего» поэта и серийного убийцу, всего лишь пройдя по мосту с берега на берег – дабы потом миновать «сгоревшее» здание универмага – весьма многоэтажное и очень удручающее в своей огромной неустроенности): это ж сколько сил предстоит приложить для восстановления?), то «составной» Пентавер – попросту «подхватился»!

То есть (взяв «себя»– сколько смог) – отправился в строну противоположную. То есть (ежели смерть есть нечто ложное: как на ложе с женщиной искать и находить одного себя – не найти никого) – отправился не прямиком в Москву (к чему множить сущности: Первоспрестольную можно найти и в Санкт-Ленинграде), а направился прошлое Ильи.

Не представляя, куда именно (и по-именно) его заведет это прошлое. А ведь оно уже заведено (как часовой механизм некоего устройства).

Взорвётся ли это устройство (то есть – наше с вами нынешнее мироздание) рождением мироздания нового, более со-вершённого – никому со-вершенно же неведомо; н – обнадёжено); поэтому – когда новый Петавер оказался в «следующем дне», то этот день и оказался для него истинным дном ясности.

Оказался он – поздним вечером, почти что ночью. То есть – ничтожными остатками (останками) света.

В этих сухих останках (аки орден в гробу на костяке) – был все тот же Московский проспект (никакого умножения сущностей). Место располагалось – неподалёку от Сенной и даже продолжалось проспектом Вознесенским; там было пасмурно, но – не дождило Летой; ещё – там был небольшой мост (никакого отношения не имевший сейчас к мосту между мирами).

Впрочем – реальный мост тоже был (пока что) невиден.

И на мосту были мужчина и женщина. Не – между мирами, но – в миру. Ведь (они идут) – медленно мир раскачивая.

А потом они мост переходят и становятся теми, кто они есть. Ибо – что им миры? Ведь эти два человека, псевдо-Адам и его Первоженщина, уже (и на-всегда) идут по направлению к Вознесенскому проспекту; причём – именно там (как эта история уже рассказана в Вечном Возвращении) их поджидает засада совершенно нелепых бандитов, учеников помянутого рыжебородого.

Который (рыжебородый) – в свой черед прижизненных реинкарнаций является учеником самого Энкиду (побратима-соперника и двойника царя Гильгамеша).

Новый Пентавер (как давеча, то есть год или два назад, ещё перед своим бомжеванием по городам, годам и весям моей родины) – осознаёт себя (телесно и разумением) в «этом сейчас», и находит себя в прекрасной форме (его душа стала осязать изнутри его тело и восприняла его как добровольную бочку Диогена); Пентавер – находит себя в одной из излучин (переулков, «примыкающих к…») перед самою встречей Или и Яны с ожидающими их убийцами.

Итак, двое (Илья и Яна) – идут. Пентавер – находится в переулке неподалёку и слышит:

– А у нас всё по прежнему.

Пентавер – смотрит во все глаза. Более того – он (сын живого бога) впервые осознаёт, что это может означать: смотреть во все глаза. Видеть не одну, а все возможные (и даже невозможные) окончания любых начал.

Пентавер слышит, как Яна соглашается:

– Да. Но сегодня ты был особенно назойлив.

Пентавер – (почти) понимает, о чём говорит Первоженщина; волей к власти – (почти) понимает, почему Илья не стал открывать ей, что вчера его опять поразили смертью. Вместо этого он опять стал рассказывать сказку:

– Я назвал тебя Спящей Царевной и не солгал. Ведь ты никогда не просыпалась и еще почти не жила живой жизнью, – и вся сказка его уместилась в крохотной бесконечности нескольких слов!

– Жизнь моя, о чем ты? Ведь ты здесь и сейчас, и со мной, – она рассмеялась вслух, причем – подчеркнуто беспечно; но – в их общей реальности сновидения она, говоря лишь словами, на самом деле в ответ (как и он только что) сотворила ему аллегорическую иллюзию: слова перекинулись в образы!