Как влюбиться в герцога за 10 дней

– Тогда я сам выберу, что сделаю с тобой. – Он казался живым воплощением греховности.

– Ты передумал? Решил все-таки консумировать наш брак?

– Нет. Но я покажу тебе, жена, что мужчина и женщина могут сделать друг для друга без консумации.

Александра залпом осушила бокал вина, но ее горло так и осталось пересохшим. Она не забыла, что он сказал на судне до несчастного случая.

«Ты разрешишь мне использовать язык».

– А третью? – У нее не только пересохло горло, но и онемели губы.

– Тут тебе придется подыскать самую неизвестную цитату. – Он откинулся на спинку кресла и мрачно улыбнулся. – Потому что если я ее угадаю, то выберу, что ты сделаешь со мной.

Александра могла бы подавиться, если бы ей, в конце концов, не удалось проглотить пищу. Только ее надо было запить, а бокал она осушила раньше. Жаль, что нельзя попросить еще. Это неприлично. Но метрдотель возник рядом, словно она вызвала его силой мысли, и налил ей вина из графина, который предусмотрительно захватил с собой. Сделав это, он улыбнулся.

Хороший человек.

Если повезет, вино придаст ей храбрости. Поставив пустой бокал, она проговорила;

– Пусть Бог сохранит вас от ревности: она – чудовище с зелеными глазами, с насмешкой ядовитою над тем, что пищею ей служит.

Редмейн сделал вид, что задумался, и торжествующе заявил:

– Шекспир, конечно, мудрый человек, однако у него в прошлом не было ни моей неверной матери, ни Роуз. Зато у него была Розалина… – Его губы расплылись в довольной улыбкой.

Проклятье! Она задала слишком легкий вопрос. Шекспира знают все.

Но его слова тронули Александру.

– Ты редко говоришь о родителях, – заметила она. – А о матери упоминаешь с выраженной неприязнью. – Она не стала продолжать, но Пирс ответил, словно она сформулировала вопрос до конца:

– Моя мать была жестока, а отец – слаб. Они сделали друг друга глубоко несчастными. Мать разбила ему сердце и уничтожила душу – нарушенными клятвами, фривольным флиртом, случайными связями. В итоге не осталось ничего. Отец превратился в пустую оболочку человека и свел счеты с жизнью.

– Мне очень жаль, – пробормотала Александра. – Это ужасно. – Она изо всех сил старалась, чтобы он не почувствовал ее жалости, которой не было место в этом разговоре. Но ее сердце болело за него, за его несчастного отца.

– Это было давно. – Тон Пирса оставался бесстрастным, даже легкомысленным. Но он, опустив глаза, принялся тыкать вилкой в еду с таким ожесточением, словно каждым ударом закалывал своего личного врага.

– Говорят, время лечит все раны, не так ли? – Александра вздохнула, лениво водя вилкой по тарелке. – В какой-то степени это правда, но все равно остаются шрамы…

Она всмотрелась в его лицо, его угрюмое, покрытое шрамами лицо, понимая, что в его душе шрамов ничуть не меньше, если не больше.

Разве стоит удивляться тому, что Редмейн стал циником? И что он не верит женщинам? Он еще ребенком видел, как его мать уничтожила доброго любящего отца. А когда подрос, он влюбился в женщину, такую же вероломную, как его мать.

– Я бы предпочел не говорить о родителях и о прошлом. – Он махнул рукой, словно отбрасывая неприятные воспоминания. – А теперь я должен подумать… – Он с дерзкой улыбкой уставился на жену. – Мне необходимо решить, где я буду тебя целовать. Ведь я угадал первую цитату из трех.

– Где меня целовать… в смысле… в каком месте на моем теле? Или… в какой точке пространства? – уточнила Александра.

– Отличный вопрос, – промурлыкал он.

Александра задумалась о следующей цитате.

– Подумай, жена, тебе хочется, чтобы я выиграл? – Греховность… нет, пожалуй, даже нечестивость сделала тембр его голоса низким, придала ему чуть хриплые бархатные нотки.

Хочет ли она? И чего именно?

Она понимала, что шутки кончились. Не стоит недооценивать Ужас Торклифа в любом смысле – физическом, интеллектуальном и каком-либо другом.

– Скажи мне, – спросил он и накрыл ее руку, лежащую на столе, своей. – Мысль о том, что ты окажешься отдана на милость победителя, возбуждает тебя?

Александра застыла. Как она может сказать «да»? Мысль о том, что ей придется уповать на милость победителя, пугала ее. Ведь Ужас Торклифа, как известно, сложно назвать милостивым.

И все же как она может сказать «нет»?

Это было бы ложью.

Взглянув ему прямо в глаза, она проговорила:

– Научи меня чувствовать чужое горе, скрывать вину, которую я несу, и быть милостивым к другим и к самому себе.

Герцог прищурился. Его взгляд метнулся сначала в одну сторону, потом в другую. Он выглядел… робким?

«У меня получилось, – подумала Александра. – Все-таки я превзошла его».

– Вы в затруднении, милорд? – с усмешкой превосходства сказала она.

– В небольшом, – признался он. – Не совсем понимаю, как ученый человек может цитировать такого глубоко религиозного поэта, как Александр Поуп.

Александра опустила глаза. Ничего в ее муже не было робкого. Скорее это волк в овечьей шкуре. Что ж, не надо было лезть на рожон.

А теперь… придется отвечать за свою спесь, дав ему неограниченный доступ к своему телу. Разрешить ему делать все, что он пожелает.

Глава 17