Как выиграть любой спор. Дома, на работе, в суде – где угодно

Знайте, когда начать и когда остановиться. Самые важные моменты в любом творческом процессе — это первый и последний штрих. Один лишний мазок может перечеркнуть всю работу. Сколько картин я испортил только потому, что не смог вовремя остановиться! Аналогичным образом, одно лишнее слово может перечеркнуть всю аргументацию. Нужно знать, когда остановиться. Сколько раз я корпел над картиной, которую считал недостаточно хорошей, надеясь как-то улучшить ее бесчисленными слоями краски, но безуспешно. С тем же успехом можно пытаться спасти аргументацию словами. От словоблудия слабая аргументация не станет лучше, а сильная только проиграет. Знакомая история?

Изучая виды и стили картин, наводняющих рынок произведений искусства, можно почерпнуть много полезного. Я живу вблизи горного хребта Титон. Я не устаю на него смотреть. Он каждый день предстает миру в новом и совершенно потрясающем великолепии. Но я устал от картин Титона. Я устал от картин ковбоев, индейцев, гор и пейзажей. Я устал от картин индейских детей, из невинных глаз которых катятся чистые, как роса, слезы. Я хочу видеть что-то новое, свежее, оригинальное, полное истинной душевной страсти. То же касается и аргументации. Свежая аргументация не может быть воспроизведением старых, банальных, набивших оскомину и ожидаемых доводов других. Она должна быть чем-то новым, вышедшим из творческого котла, в котором колдунья-психика варит свое волшебное зелье.

Так что рисуйте. А рисуя, создавайте музыку — как кистью, так и голосом. Оставляйте безмолвные пространства. Делайте мазки в такт музыке речи. Рисуйте свои картины. Пропевайте свои чувства. В этом есть какая-то магия. И я снова думаю о Ван Гоге. Ах, если бы мы могли присоединиться к нему в том пшеничном поле с воронами, на исходе жаркого лета! Если бы мы только могли проникнуться его чувствами, его душевным состоянием, мы бы услышали пульсирующую музыку Вселенной. Хотя не всем импонируют чувства, выраженные в картинах Ван Гога. Он и сам был в смятении от таких чувств. Они были настолько сильные, настолько пугающе необузданные, что в итоге он стал их отвергать и тем самым отвергать себя. Сначала он отрубил себе ухо. А потом, когда больше не мог выносить этих чувств, под тихий плач Матери-Земли «отрубил» и жизнь.

Я думаю, что эта потеря из потерь случилась не потому, что Ван Гог был способен чувствовать, и не потому, что его чувства были так обнажены, так болезненны, а потому, что он не смог признать свои чувства, принять их, прожить их, стать ими. Чувствовать — значит ощущать не только радость, но и боль. Чувства — это самое утонченное проявление жизни. Мертвые не чувствуют. Но в мучительных поисках душевного покоя Ван Гог стремился излить свои чувства на полотно, и когда полотна стали законченными картинами, когда они больше не могли вбирать в себя эту боль и эту мощь, от безысходности он схватился за пистолет.

Цель многих педагогов, хотя и завуалированная, состоит в том, чтобы приучать наших молодых, совершенно живых людей с совершенными чувствами абстрагироваться от своих чувств, подавлять их, умерщвлять их. Слишком многие родители и учителя стремятся привить этим живым юным созданиям установки и манеры поведения, образцовые для мертвецов, как то: быть совершенно спокойными, невозмутимыми и молчаливыми. На мой взгляд, слишком многие родители и учителя больше любят мертвых, чем живых. Но смерть и так придет достаточно скоро. Не нужно раньше времени навязывать ее молодежи.

Однажды я разговаривал о чувствах с молодым юристом по имени Джим, который блестяще окончил Гарвард и выучился соответствующей риторике. Профессора с омертвевшими внутренностями и атрофированными правыми полушариями учили его отрицать зону сердца. Они учили его быть похожими на них. Я завел дискуссию на темы, о которых мы здесь говорим, — о важности иметь, понимать, выражать свои чувства и передавать их другим.

— Все это хорошо для телевизионных проповедников и проходимцев, — сказал Джим. — Но юриспруденция — это наука, — аргументировал он, вторя отцу всех мертвых адвокатов, покойному Христофору Колумбу Лэнгделлу, который ханжески провозгласил право возвышенной, утонченной дисциплиной, доступной исключительно интеллектуалам и академикам. — Юриспруденция — это почетная профессия, а не предлог для эмоциональных излияний. — А потом, невольно признав потерю себя, добавил: — К тому же я бы никогда не смог так говорить. Я не такой человек.

Как странно, подумал я, что мы способны так эффективно приводить доводы против себя, но так неэффективно — в свою пользу. В тот вечер Джим пригласил меня на ужин. Он пришел со своей подругой Дианой. Молодые люди сидели очень близко друг к другу и украдкой переглядывались, как застенчивые дети.

— Скажите мне, что вы чувствуете к Диане, — внезапно выдал я.

Джим ошалело на меня уставился и начал было что-то говорить, но осекся.

— Смелее, — подбодрил я. Диана улыбнулась, словно давая добро.