Как захватить весь мир

В Дане и правда было что-то… нет, не что-то одно, а почти всё ангелоподобное! Правильные, как «жи-ши», черты лица, казалось, вычерченные по золотому сечению. Золотые кудри, распахнутые зеленые глаза.

…И душу грешную от мира
Он нес в объятиях своих.

– Понесешь? – Винсент уточнил.

– Понесу! – Ангел согласился (для Дани, отнюдь не гуманитария, это была единственная возможность получить пять по литературе). – А чью? – уточнил на всякий случай, мало ли…

– Тамары, дочери Гудала. – Винсент листал книгу, искал отрывок про нее.

Покрыта белою чадрой,
Княжна Тамара молодая
К Арагве ходит за водой.

– А кто такой гудал? Это должность? – вопрос с задней парты.

– Нет, это имя. Ва-а-асточное! – Римма Константиновна по случаю даже изобразила акцент торговца алычой.

Клянусь полночною звездой,
Лучом заката и востока,
Властитель Персии златой
И ни единый царь земной
Не целовал такого ока.

«Ага-ага… такого ока… гарема брызжущий фонтан не омывал подобный стан… вот!» – Винсент добавил:

…Еще ничья рука земная,
По милому челу блуждая,
Таких волос не расплела;
С тех пор как мир лишился рая,
Клянусь, красавица такая
Под солнцем юга не цвела.

– Может, Жанну на эту роль? – кто-то предложил.

– Кого?

Жанна не была популярной. И красоткой ее точно не считали. Попадание, скажем так, не в «яблочко», но она была единственной, кто без грима и парика сошел бы за дочь Гудала.

Жанна с надеждой посмотрела на Винсента. «Я не против!» – Он был не против. И быстро: «Кто остался? Собственно, Гудал, отец Тамары»:

Высокий дом, широкий двор
Седой Гудал себе построил…
Трудов и слез он много стоил
Рабам послушным с давних пор.

«Я так понял, что основная его черта – что он седой. В общем, кому нужна пятерка, вакансия открыта!» – Винсент решил не заморачиваться. И желающие нашлись. Был даже конкурс.

«Теперь жених. Что тут у нас…»

Он сам, властитель Синодала,
Ведет богатый караван.
Ремнем затянут ловкий стан;
Оправа сабли и кинжала
Блестит на солнце…

– Артем! Возьмешь роль? Только его скоро пристрелят, учти! Максимально скоро! – Винсент предупредил.

– Кто?

Его коварною мечтою
Лукавый Демон возмущал:
Он в мыслях, под ночною тьмою,
Уста невесты целовал.

– Возмущал Демон и пристрелил, в общем, тоже он. Не сам, конечно, руками какого-то осетина, – постановщик объяснил.

– Ага! – Артем, самбист соответствующего телосложения, без особого энтузиазма кивнул.

– А сам Демон? – Римма Константиновна задумалась. – Витя, то есть… Винсент, почему бы тебе не быть Демоном?

А-ха-ха! (адский смех). Это же то, чего он хотел больше всего! Всеми клеточками, жидкостями, энергиями от макушки до обеих стоп! Козырь – из рукава!

– Ладно, так и быть!

На репетициях Винсент отрабатывал за всех: и за недоделанные горы с цветами, и за не ахти как нарисованных коней, и «за того парня».

То не был ада дух ужасный,
Порочный мученик – о нет!
Он был похож на вечер ясный:
Ни день, ни ночь, – ни мрак, ни свет!..

В этом месте – улыбался своей фирменной улыбкой, чуть опуская уголки губ.

А в этом –

Я опущусь на дно морское,
Я полечу за облака,
Я дам тебе все, все земное —
Люби меня!..

– девочки вздыхали и излучали флюиды.

Серый свитер, воротник-хомут, сережка в ухе. Тонкие кожаные фенечки на запястьях и томик Лермонтова под мышкой. Такой Санкт-Петербург-stile. Да он и был Петербург! – так Жанне казалось. У Винсента была плоская, развернутая грудная клетка, как у пловцов, чтобы максимально сократить трение о воду, сохраняя сильный плечевой пояс. И при этом – борцовская осанка, когда всё тело держится на прессе. Он весь – как пружина спускового механизма. Весь изогнутый вовнутрь. Каждое движение – выстрел.

В школе его все любили. И он, в общем, тоже всех.

На очередной дискотеке пил за школой со старшеклассниками коктейли из банок, он и тут был «своим в доску». А потом танцевал медляк с Мариной. «В последний раз я с тобой, в последний раз я твой, в последний раз слезы из глаз, в последний раз[5]». Под конец они с ней ушли в темный угол рекреации. И долго не выходили на свет.

Марина была блондинкой с густо накрашенными ресницами, носила каблуки и короткие платья. Мальчишкам она нравилась, ее считали клевой. А самое страшное: она и была клевой.