Как жаль, что так поздно, Париж!

Телефон висел на стене в коридоре, аппарат был старый, и в нем всегда что-то дребезжало и стучало.

– Ну и аппарат у вас, – сказал незнакомец.

– Да уж, – согласилась Лёля.

Он набрал какой-то номер, не дозвонился и ушел. А на другой день явился с новым телефонным аппаратом и, не обращая внимания на Лёлины изумленные протесты, сам же и установил его. Пришлось предложить ему чаю, и, пока она готовила чай и накрывала на стол, он помог Ирме решить задачу по алгебре…

– Кто такие Чернопятовы? – не раз спрашивала она его потом.

Он отшучивался, говорил, что это военная тайна. Похоже, он просто выследил ее на улице и придумал этих Чернопятовых, чтобы войти в квартиру.

– Да? Это так? – спрашивала Лёля.

– Может быть, так, а может быть, не так, – отвечал он, посмеиваясь, и она в конце концов перестала спрашивать. Какая разница?

В доме был тулуп, принадлежавший Генриху, большой овчинный тулуп, который Генрих брал с собой в командировки, когда работал в Поволжье. На тулуп возлагались особые надежды. «На черный день, – говорила Лёля. – Это на черный день. Продадим, когда будет крайность».

Наконец собрались продавать. Крайность заключалась в том, что ни у Ирмы, ни у Марты не было теплых вещей. Первую зиму, когда вернулись в Москву, еще проходили кое-как, а за лето вытянулись, и всё оказалось не впору.

– На Даниловском надо продавать, ни в коем случае не на Преображенке, – советовали Лёле сослуживцы.

Поехали на Даниловский. Рюкзак, в который едва впихнули тулуп, Ирма надела на плечи. Лёля и Марта несли сумки с еще кое-какими вещами, не ехать же из-за одного тулупа. Было холодно, ветрено, но зато все продали, и даже, как считала Лёля, выгодно. На рынке, это она заметила, царило какое-то странное возбуждение. «Но, может быть, здесь всегда так?» – подумала Лёля. В воздухе носилось слово «реформа». «Реформа, реформа», – слышалось отовсюду. «Что за реформа?» – удивилась Лёля, но тотчас же забыла об этом.

Дома согрели на керосинке чайник, стало тепло, уютно, и Лёля почитала девочкам перед сном Тургенева. В последнее время редко выдавались такие вечера: то срочная корректура, которую приходилось брать на дом, то Георгий Константинович в гостях, то еще что-нибудь.

А утром объявили реформу, и деньги, вырученные за тулуп, пропали, превратились в копейки.

Теплые вещи для детей купил Георгий Константинович. Когда он узнал про историю с тулупом, рассердился: «Надо же было у меня спросить, что вы все своим умом!»

Лёля обиделась и весь вечер сидела с замкнутым суровым лицом.

А через несколько дней Георгий Константинович приволок целую кучу вещей: валенки, шапки и шинель, черную прекрасную шинель, из которой получилось отличное пальто для Ирмы.

Что ж, ей было бы гораздо труднее жить на свете без этого человека.

Она благодарна ему. Но из благодарности не выходит любви, нет, не выходит. Она не разрешала ему оставаться до утра, и он покорно уходил среди ночи и уж бог его знает как добирался до дома. Она же, оставшись одна, выбрасывала из пепельницы окурки, открывала форточку, грела на керосинке воду, мылась с ног до головы в холодной ванной и только после этого ложилась в постель и, вытянувшись под одеялом, не спала до утра.

Слава богу, он ни разу не предложил ей: «Выходите за меня замуж». Вынужденная отказать, она бы, должно быть, рассорилась с ним, но разве было бы лучше – рассориться? Наступает же пустота, или как это назвать, когда он долго не приходит? Все время в каких-то отлучках, отъездах. Вот и теперь. Откуда эта телеграмма?

Лёля, не зажигая света (стало уже совсем светло), в третий раз развернула синий телеграфный бланк. «Поздравляю люблю», кроме этих слов в телеграмме были только цифры.

«Какой странный человек, – снова подумала она. – И какая странная женская жизнь! Когда-то так безоговорочно осудила Муру. Мы – ровесницы, но Мура всегда была опытней. Опытная женщина. Опытная женщина не позволяет себе ни к чему относиться безоговорочно. Мало ли что может произойти, неизвестно еще, на что сама пойдешь, что ж других-то осуждать! Но все-таки Анисимов – это невыносимо, кто угодно, но не Анисимов!»

Анисимов почти всю войну проработал в Швеции. Когда кто-нибудь из глупых знакомых (а такие всегда найдутся) говорил: «Ну вам повезло, в такие годы оказаться в нейтральной стране!» – он отвечал, поднимая брови: «В нейтральной стране своя война». И глупым знакомым ничего не оставалось, как замолчать, что такое своя война в нейтральной стране, никто не понимал.

По странному совпадению Анисимов и Мура вернулись в Москву в тот же день, что и Лёля с Мартой и Ирмой.

Анисимовы прибыли на Белорусский вокзал в международном вагоне, и носильщики долго перетаскивали в машину их чемоданы. Лёля с девочками приехала из Пишпека на Казанский вокзал в поезде, называвшемся «пятьсот веселый», с тремя узелками в руках. Один у нее, другой – поменьше, с книгами и словарями, у Ирмы и третий, совсем маленький, у Марты.