Как живые. Образы «Площади революции» знакомые и забытые

Он случайно столкнулся с ней на Петровке, пошел следом, прошел шагов пятьдесят, та остановилась, встретив знакомую. Зара видел эту женщину в доме Лайонсов, ее звали Клавдия, она была актрисой. Придя в себя, он поздоровался с нею, и та представила его Цесарской. Разговор шел по-французски, которым владели они с Клавдией. Цесарская не знала ни английского, ни французского, а Виткин толком не говорил по-русски.

Нет, любовь не выскочила перед ними, как из-под земли выскакивает убийца в переулке, и не поразила сразу обоих. Тем не менее, Клавдия в тот же вечер сказала Лайонсу: «Ваш друг, инженер, повел себя так, словно увидел привидение». Во всяком случае, она решила помочь Виткину. «Внезапно я почувствовал, как рука скользнула в мою, – вспоминал Виткин. И услышал: „Я позабочусь о том, чтобы вы с ней встретились“».

Клавдия, судя по ее владению иностранными языками, явно была из «бывших». Рудольф Волтерс в своей книге пишет, что не раз встречал молодых советских женщин такого типа, лишенных из-за происхождения даже возможности получить высшее образование. «Для них существует только одна, очень слабая надежда – когда-нибудь уехать за границу… Кого только из немецких специалистов страстно не просили: „Женитесь на мне, тогда я получу немецкое гражданство, и меня должны будут выпустить из России. На границе мы разведемся – дальше я поеду одна“».

Не без помощи Клавдии у Лайонсов была организована вечеринка, созванная, чтобы представить их друг другу при более благоприятных обстоятельствах. В назначенный день Зара пришел раньше времени. Остальные гости подошли попозже. В их числе, как вспоминал впоследствии Виткин, был писатель Борис Пильняк. Вероятно, он оказался среди приглашенных, поскольку незадолго до этого, в 1931 году совершил путешествие по Америке (почти тем же маршрутом, что впоследствии Ильф и Петров). У Лайонса был самый широкий круг знакомых. Его дочь Евгения училась в одной школе со Светланой Аллилуевой, дочерью вождя.

«Ужин у Лайонса почти роскошный, – записывает в своем дневнике Елена Сергеевна Булгакова. – Жена его говорит на ломаном русском языке. Музыкальна, играла на гитаре и пела, между прочим, песенки из „Турбиных“ – по-английски…» Речь идет о другом ужине, в январе 1934 года, но Виткин вполне мог видеть у Лайонса и Булгакова.

«Несмотря на тяжелые условия жизни в Советской России, – вспоминал Виткин, – столы были накрыты деликатесами». К тому моменту он уже понимал, что тут почем. К концу 1932 года мясо уже нельзя было купить в магазине, а ведь еще недавно, как говорили ему коллеги-экспаты, иностранные инженеры, в Москве свободно продавались даже апельсины и шоколад, причем по нормальным ценам. В магазинах для иностранцев (были такие) цены были ниже, чем на рынке, но ходили слухи об их скором закрытии.

…По совету бывалых людей Памела Трэверс взяла с собой в Советскую Россию три дюжины лимонов. В советских магазинах в 1932 году их не было, и они проходили за дорогой сувенир. За один лимон писательнице дали позвонить из ленинградской гостиницы знакомому, хотя до этого, как она ни просила, уверяли, что его телефон сломан. Контакты с иностранцами (за исключением доверенных лиц) не поощрялись.

Голод 1932–1933 годов, между прочим, был косвенно связан с иностранными инженерами, приглашенными помогать проводить ускоренную индустриализацию. Для покупки оборудования и оплаты труда специалистов нужны были деньги, валюта. Одним из ее источников был зерновой экспорт. «Форсируйте вывоз хлеба вовсю! – пишет Сталин 6 августа 1930 года. – В этом теперь гвоздь. Если хлеб вывезем, кредиты будут». Тем не менее, урожай 1932 года был достаточным, чтобы не допустить массового голода, но потери зерна при его уборке были огромны – сказалась сплошная коллективизация, раскулачивание. Принудительное обобществление скота вызвали ответную реакцию крестьянства – массовый забой.

В СССР перебои были не только с хлебом и мясом. Однажды Зара получил письмо из США с наивным «бизнес-предложением» – открыть в Москве сеть прачечных. Когда он поделился идеей с одним из московских знакомых, тот не стал говорить о невозможности в стране частного предпринимательства, а лишь спросил: «Да где же вы возьмете мыло?» В начале 1930-х достать мыло в Москве было затруднительно. Это побудило Виткина к написанию следующих виршей.

«USSR has some hope, but no soap,
USA has no hope, but some soap», —

«в Советском Союзе есть надежда, но нет мыла, а в Штатах есть мыло, но нет надежды…» Надежда, как водится, питала юношу-идеалиста.

Гости беседовали друг с другом по углам гостиной. «Воздух ожидания пронизал комнату. Все ждали прихода Цесарской, и мощное излучение затопило комнату, стоило ей появиться на пороге. Я стоял в замешательстве, не зная, как к ней подступиться».

Сталинград, Челябинск, начало 1930– х