Как живые. Образы «Площади революции» знакомые и забытые

С нее писал свою Аксинью художник Орест Верейский, иллюстрировавший роман Шолохова. Для миллионов зрителей не было сомнений, что Эмма Цесарская – настоящая донская казачка. Но казачкой она не была. «Если честно, то деревню я знала лишь по книгам, вспоминала Эмма годы спустя. – Очень быстро я научилась ходить за плугом, точить косу, сидеть за прялкой и даже дома носила платок по-деревенски». Соломон Михоэлс, случайно встретив ее в театре, спросил: «Эмма, как тебе удается так выразительно играть простых деревенских русских женщин?»

Эмма Цесарская родилась 9 июня 1909 года в еврейской семье, в Екатеринославе, больше трети населения которого составляли евреи – торговцы, ремесленники, рабочие. Отец будущей актрисы Владимир Яковлевич Цесарский был инженером. После революции его, старого большевика, новая власть отправила служить по международной части.

В 15 лет она встретила на улице родного города 22-летнего артиста-гастролера Мишу Яншина, который сказал ей, что со временем из нее получится прекрасная актриса. Спустя год, уже в Москве, куда семья переехала в середине 1920-х годов, 16-летняя Эмма, по совету родственников, поступила в киношколу Бориса Чайковского. Этот режиссер немого кино поставил до революции около полусотни фильмов. Он снимал первую звезду русского кино Веру Холодную и, вероятно, послужил прототипом персонажа, исполненного Александром Калягиным в фильме Никиты Михалкова «Раба любви».

Весна 1932 года, Париж, Ленинград, Москва

В Париже, где Зара ненадолго остановился, одна встреча немного омрачила его настроение – да не абы с кем, а с великим Корбюзье. Тот полагал, что в Москве его проекты принимают на ура. Так оно до поры и было. Но за минувшие несколько лет все изменилось.

В 1928 году по проекту Ле Корбюзье был построен Дом Центросоюза. Участвовавшие в конкурсе на его проектирование братья Александр и Виктор Веснины попросили председателя Центросоюза Исидора Любимова отдать победу Ле Корбюзье.

Корбюзье рассказал Заре, что представил в Москву свой проект Дворца Советов, который должны были построить на месте взорванного храма Христа Спасителя. Архитектор предложил смелое решение – он подвесил главный зал на параболической арке. Но его новаторские идеи никому не были нужны.

Западные архитекторы все еще думали, что конструктивизм – советский государственный стиль, тогда как он уже начинал выходить из государственной моды. Вот почему в международном конкурсе были отмечены проекты, не имевшие ничего общего с современной архитектурой Проект Корбюзье не только отвергли, да еще и не возвратили ему эскизы, несмотря на неоднократные просьбы автора. У него в Париже остался только выполненный из дерева и меди макет. Вот он и попросил Зару найти его эскизы в Москве.

Разумеется, Виткин ничего не найдет, несмотря на то, что ему предложат осуществлять надзор за строительством Дворца Советов, которое, однако, в период его пребывания в Москве так и не начнется. Ближе к войне дело дойдет только до фундамента, а после войны, в 1960 году в нем откроют бассейн «Москва», самый большой в мире. Автор этих строк не раз будет в нем плавать, покуда его не закроют в начале 1990-х.

А тогда вместо отвергнутого Корбюзье победил Борис Иофан, еще до революции уехавший в Италию и там оставшийся, а в 1920-е годы принявший приглашение вернуться в Советскую Россию. Виткин к победившему проекту отнесся критически, счел несовременным и обозвал «русским тортом на день рождения». Еще он сравнивал иофановский проект с изображениями Вавилонской башни. И не без оснований. Дворец Советов и должен был стать новой Вавилонской башней, самым высоким зданием в мире. В отличие от проекта Корбюзье, пытавшегося вписать строение в московскую архитектуру, высота иофановского здания вместе с венчающей его стометровой статуей Ленина составляла бы 415 метров.

…Пересекая в апреле 1932 года советско-финляндскую границу, Зара Виткин испытал шок от первого взгляда на землю обетованную. Вокруг полустанка стояли группы одетых в лохмотья людей, запустение и беспорядок пропитывали все вокруг, станционное здание было разрушено, какое-то оборудование валялось разбросанное в снегу. Не порадовал и номер в ленинградской гостинице, «невообразимо грязный». Позже ему пришлось поездить по стране, он побывал на юге России и на Украине и видел бездомных детей – беженцев от голода, нищих и бродяг. Но все это казалось ему неважным в сравнении с масштабом перемен в Советском Союзе. Он придерживался распространенного в ту пору на Западе дурацкого мнения – нынешние жертвы являются необходимой ценой справедливого будущего.