Актрису звали Эмма Цесарская. Она была кинозвездой, первой советской кинозвездой, прославившейся еще до Любови Орловой и других знаменитых киноактрис 1930-х, и, наконец, просто красавицей. После трех часов разговора и трех чашек чаю, Эмма призналась американцу, что порой «боялась смотреть в зеркало, так была красива».
Майкл Гелб явился порасспросить ее о событиях, с момента которых прошло больше полувека. А, точнее, о ее отношениях с американским инженером, когда-то приехавшим в СССР главным образом за тем, чтобы с нею встретиться. Гость вслух перевел какие-то отрывки из его мемуаров, и Цесарская не стала скрывать, что тронута и польщена прочитанным. Разумеется, она помнила этого человека. Особенно запомнилась глупое выражение его лица при первой встрече в 1932 году, где-то рядом с Кузнецким мостом. Поначалу она приняла его за одного из множества назойливых поклонников и попыталась поскорее избавиться, но потом они подружились. Нет, что вы, что вы, она никогда его не любила.
Весна 1932 года, Атлантический океан:
23 марта 1932 года пароход «Бремен» вышел из Нью-Йорка в Атлантику. Одним из пассажиров был молодой человек приятной наружности и атлетического телосложения, теннисист и боксер-любитель. Лицо молодого человека, тем не менее, выдавало интеллектуала, так что он не мог не привлекать внимания пассажиров, прогуливавшихся по верхней прогулочной палубе. По всей ее длине палубы стояли спасательные моторные шлюпки с полными баками. Упоминаю их для того, чтобы читатель знал, «Бремен» был самым безопасным трансатлантическим лайнером того времени. Прошло двадцать лет после трагической гибели «Титаника», и безопасности уделялось самое серьезное внимание.
Звали пассажира Зара Виткин. Странное имя и еще более странная фамилия – первое, возможно, уменьшительное от Лазаря, а второе – возможно, американизированная форма от фамилии Уткин. Зара родился в 1900 году в семье еврейских эмигрантов из России, незадолго до начала нового века бежавших в Штаты за лучшей жизнью. Способный юноша в 16 лет поступил в Беркли, в 20 – окончил университет с отличием, в 23 – стал главным инженером крупной строительной фирмы в Лос-Анджелесе. В числе возведенных ею объектов – Голливудская чаша, амфитеатр с естественной акустикой на 20 тысяч зрителей, где впоследствии выступали и оперные звезды, и «Битлз», и Боб Дилан. Но главное происходило по другую сторону океана, в СССР – стране архитектурного будущего, куда Зара так стремился. В Москве строились здания по проектам Константина Мельникова, братьев Весниных и самого Корбюзье, и новое метро, к чему Виткин был немного причастен.
Он не мог говорить ни о чем другом, кроме как о Советском Союзе. Другие пассажиры, по его словам, охотно обсуждали с ним «будущее общество, основанное не на анархических рыночных законах, а на рациональном удовлетворении интересов каждого».
Путешествие было недолгим. Немецкий пароход, построенный в Бремене, был быстроходным. В первом же рейсе через Атлантику (в 1929 году) он установил рекорд плавания, пройдя маршрут с фантастической скоростью 27,9 узла меньше чем за пять суток, и завоевал «Голубую ленту Атлантики».
Нет, он еще не успел стать миллионером, да и в миллионеры не стремился. Зара считал себя социалистом, его возмущало «капиталистическое неравенство, оставляющее миллионы людей в нищете». Да и туристом не был, хотя его путешествие в Советскую Россию было оформлено через «Интурист», иначе получить советскую визу было решительно невозможно. Интуристы не приезжали в одиночку, мистер Твистер – исключение.
Исключением была и публикация маршаковского стихотворения, тема уж больно скользкая. Сталин начертал на сигнальном экземпляре «Мистера Твистера», как рассказывает литературовед Марина Савранская, не обычное «разрешаю», а «можно разрешить». Видно, почуял что-то, что не укладывалось в идеологические рамки. Не случайно в годы перестройки на сцене МТЮЗа, завешанной рядами серых ватников, возник перевернутый «Мистер Твистер», ну, может, не перевернутый, но прочитанный по-новому. На приехавшего в СССР в клоунском прикиде миллионера-американца и его непуганую семейку в театре обрушивались прелести советской жизни – «международный готовится съезд, нет, к сожаленью, в гостинице мест» и т. п. Так мы, смеясь, расставались со своим прошлым.