Как живые. Образы «Площади революции» знакомые и забытые

Правда, у Елены Винда не было ребенка от героя, он был у другой. И Елена решила сделать так, чтобы эта другая пошла свидетельствовать в суд в ее пользу. И приехала Любу в этом убедить. Начала она с того, что поставила ее с собой на одну доску: «Ты была первой женой, я – последней». Но ее могут признать таковой, а Любу – никогда. «У тебя-то шансов нет, – уговаривала она, – ты что, Люба, не понимаешь, что советский суд никогда не признает еврейку женой героя Октября?» Люба все понимала, она многое прошла за минувшие годы – и Соловки, и ссылку. Она всю жизнь провела в страхе, не привыкла высовываться, к тому же всего несколько лет минуло с «Дела врачей».

Правда, жены-еврейки были у Сергея Кирова, Климента Ворошилова и даже у Александра Поскребышева, и это если не считать Николая Бухарина, Николая Ежова, Алексея Рыкова. Давно замечено – революционеры из народа почему-то предпочитали в качестве спутниц жизни дворянок или же женщин из-за черты оседлости. «Матрос-партизан» выбрал оба варианта сразу. Верность женщине не была его сильной стороной.

«Высокая, худая женщина в темном облегающем платьекостюме ходила по комнатам на негнущихся худых ногах, стуча каблуками каких-то мужских башмаков», – вспоминал Юрий Альтшуль, присутствовавший при ее беседе с матерью. Никакого сравнения с виденной им фотографией Елены Винда 1920 года, откуда «сияло прекрасное женское лицо чуть ли не неземного очарования».

Чем она занималась все сорок лет после гибели Железнякова? В архиве мне удалось обнаружить о ней совсем немногое – осенью 1922 года Винда Елена Николаевна работала в Наркомате Рабоче-крестьянской инспекции. Видно, совсем недолго. «А я сразу в армию, – рассказывала она в доме Альтшулей. – А в армии им меня не достать». Видно, боялась, что если будет на виду, – рискует: «эксплуататорское происхождение» (дворянка), да к тому же связь с анархистами. И только на излете 1950-х решила, так сказать, «разоружиться перед партией». Больше бояться было нечего – наступила оттепель.

Винда добилась своего, Люба сказала, что ни на что не претендует. Юрий в их разговор не вмешивался, хотя ему многое в нем не понравилось. И особенно то, как та «рассказывала, рассказывала о каких-то воинских частях, где служила чуть ли не четверть века с небольшими перерывами, то ли на ссылки, то ли на другие конфликты с властями». Он так и не понял, кем же и где она служила. По его предположению, «санчасть дивизии, армейский госпиталь, политотдел какой-нибудь».

«Эта поганая страна всем нам кругом должна», – сказала Винда. Его покоробило – как же можно называть поганой страну, за которую полегло столько его товарищей. «Что-то мы должны с нее стребовать, – продолжала она. – Тебе, Люба, ничего с них не взять. Ну а мне, я думаю, должно обломиться».

И «обломилось». Повышенная пенсия и ключи от отдельной квартиры в Москве на бульваре Железнякова. «С паршивой овцы хоть шерсти клок» – так она прокомментировала это событие. Всего лишь «шерсти клок» – это потому, что вдове Щорса «обломилось» побольше, та получила квартиру в правительственном «Доме на набережной».

«Грянули впоследствии всякие хренации,
Следователь-хмурик на пенсии в Москве,

А справочку с печатью о реабилитации
Выслали в Калинин пророковой вдове».

Любови Альтшуль, в отличие от героини песни Александра Галича, никто справку о реабилитации не высылал. Уже после смерти мамы Юрий начал писать запросы в архивы и только в 1993 году добился ее реабилитации. Умерла она в 1977 году, на 77-м году жизни – «в шесть часов утра, никого не беспокоя, перемыв всю посуду». Это – из написанной им полтора десятилетия спустя повести «Жизнь и смерть матроса Железняка». Ее предваряет посвящение: «Моей матери – несгибаемой Любови Абрамовне Альтшуль, которую не сломили ни каторга, ни ссылки, ни тяжкая жизнь. Все свои земные годы работавшей на износ, через силу, всем нам в помощь…».

Что еще я услышал от родных о Любови Альтшуль? Что иногда тосковала по родным, уехавшим сразу после революции то ли в Америку, то ли в Палестину (в 1962 году до нее чудом дошло коротенькое письмо из Израиля от брата Хаима, но связь не была поддержана).

В 1995 году Юрий Альтшуль решил сообщить о своем родстве главному редактору «Общей газеты» Егору Яковлеву. По его письму к нему приехали журналист и историк, выслушали, съездили с ним на могилу отца[46]. Отца ли? Никаких подтверждающих документов, понятно, не существует. Но, думаю, это правда. Ведь он молчал в те годы, когда мог использовать это обстоятельство себе на пользу – ему бы могли поверить. На старости лет это ему ничего не давало, лишь расставляло точки над i. Перед смертью, наступившей 12 июля 1996 года.

Нетерпеливые