«Мы шли рука об руку, и я медленно, осторожно подобранными словами рассказывал ей о том, как прошел через континенты и океаны, через годы и языковой барьер, чтобы найти свою Темную богиню». Этим именем из колоды предназначенных для гадания карт Таро Зара называл Эмму в своих письмах.
Юджин Лайонс вспоминал полвека спустя: «Было чистой радостью видеть Зару и его „Темную богиню“ вместе; он такой торжественный и беззащитный, Эмма – веселая и полная дьявола».
Наконец, наступил вечер, когда он «решил раскрыть ей свои планы».
– Ты поедешь со мной в мою страну?
– Я буду с тобой!
Можно было бы решить, что это несерьезный разговор, во всяком случае, Цесарская в разговоре с Гелбом ни в чем таком не признавалась. Но из воспоминаний Виткина следует совсем другое. Он звонил Эмме каждый день, во время встреч они обсуждали планы женитьбы и отъезда.
К слову, ровно в то же время (1932–1933 годы) в Москве судачили о романе Любови Орловой, тогда хористки Музыкального театра им. В.И.Немировича-Данченко, с неким работавшим в СССР австрийцем по имени Франц. Говорили, он каждый вечер после спектакля увозил актрису на черном «мерседесе» в ресторан и покупал в Торгсине шикарные наряды, покуда ее товарки перекрашивали шкурки драных кошек в мексиканских тушканов. Такие романы обычно ничем не кончались.
Бывало и так, что советский партнер становился осведомителем органов или же бесследно исчезал. По свидетельству корреспондента «Манчестер Гардиан» Малколма Маггериджа, близкого друга Джорджа Оруэлла, большинство иностранных корреспондентов жили в Москве без семей и обычно обзаводились русскими любовницами, которые, если даже и не были прямо связаны с ГПУ, все равно докладывали туда обо всем, что видели и слышали.
«Мой опыт в России был по сути борьбой против советской бюрократии»
Маяковский написал стихотворение «Прозаседавшиеся», высоко оцененное Лениным, за 10 лет до появления Виткина в Москве. Сразу после революции началось обюрокрачивание большевиков. Да иначе, вероятно, и быть не могло, ведь основным критерием подбора кадров стала преданность партии и готовность выполнить ее любой приказ. «Каждый второй в России – директор чего-нибудь, – с удивлением отмечала Памела Трэверс. – Новое государство, которое героически сражалось в те десять дней, переродилось в новую, более сильную форму буржуазной бюрократии». Еще в 1921 году Ленин назвал трех главных врагов – комчванство, безграмотность и взятка. В масштабе взяточничества тоже ничего удивительного – за любой смутой следует передел собственности.
Новые бюрократы сразу повесили на свои кабинеты табличку «Без доклада не входить». Булгаков взял ее в заголовок одной из глав «Дьяволиады» («вы, товарищ, настолько неразвиты, что не понимаете значения самых простых служебных надписей»). Правда, в Союзстрое было не так – Виткина удивило, что вместо того, чтобы по очереди под руководством секретаря по одному входить в кабинет директора и решать вопрос, посетители заходили по двое-трое и обращаясь к нему, старались перекричать друг друга.
Зара Виткин должен был заняться проектированием жилья для рабочих. В СССР практически не было своей школы проектирования, а нужда в ней была большая. Вторая половина 1920-х годов ознаменовалась строительством новых городов и рабочих поселков, и для массового их проектирования пришлось обращаться к зарубежному опыту, так как отечественный – попросту отсутствовал. Все это оказалось возможным благодаря заимствованию американского и немецкого методов «конвейерно-поточного производства проектной документации».
Приглашение зарубежных архитекторов и инженеров стало на рубеже 1930-х годов официальной линией советского правительства. Правда, те приезжали создавать новую архитектуру, воплощать свои мечты о будущем, а от них ждали другого – проектировать города как «средство прикрепления рабочих к производству». К тому же они не хотели привыкать к бесхозяйственности, к нерациональной организации проектных работ, участвовать в «авралах» и недоумевали, зачем нужна гонка, если есть реальный запланированный срок изготовления проекта.