«Какаду»

Вильям взял стул и уселся у открытого окна. Закурил сигарету. Он молча наблюдал за Гертрудой, возившейся у плиты. «Что с нею случилось? — подумал он с легким беспокойством. — Она никогда не была такой». Потом, однако, решил, что ее поведение вызвано ночными тревогами, и сразу успокоился. Он мог себе представить, что она испытывала, сидя с детьми в убежище, когда город, сотрясаемый взрывами тяжелых бомб, превращался в развалины. Но предпочитал не размышлять об этом еще и по другой причине. Ведь и ему перепала изрядная для одного дня доля беспокойства и страха, и не стоило морочить себе этим голову.

Он еще не очнулся как следует от тяжелого, без сновидений, сна, но тяжесть постепенно проходила, и с каждой минутой он чувствовал себя все лучше. Жара на дворе спала, а из сада доносилось мелодичное стрекотание кузнечиков и отголоски играющего по соседству радио. Снова он ощутил себя счастливым. События войны показались вдруг отдаленными и малозначительными. Пока они ему ничем не угрожали, а что касается будущего, то он уже решил, как обезопасить Гертруду и детей, и это придавало ему уверенность в том, что жизнь их сложится благополучно.

— Поедим тут? — спросила Гертруда. — Или в столовой?..

— В столовой, моя дорогая, — сказал он сердечным тоном. — И желательно с бутылкой вина, если ты не против…

Гертруда внимательно посмотрела на него.

— Сегодня какой-то праздник?

— Почему ты спрашиваешь?

— Потому что в другое время ты вина не пьешь…

— Ты это заметила?

— Это нетрудно — изучить твои привычки.

— Сегодня я отступлю от них…

— Что случилось?

— Ничего, — сказал он. — Радуюсь, что я дома. И считаю, что необязательно пить вино только по каким-то особенным поводам.

— Как ты к этому пришел?

— К чему?

— Дня два тому назад тебе бы даже в голову не пришла такая идея — насчет обеда с вином, — сказала Гертруда с иронией. — Ты становишься расточительным…

Вильям рассмеялся — ему показалась забавной ее реплика.

— Что ж, когда-то надо начать, — сказал он весело. — В этом отчасти и твоя заслуга. Тебя, наверное, это устроит?

— Устроит, — согласилась она. — Я люблю вино.

— Рядом с тобой я с каждым годом молодею, — сказал он. — Не заметила, моя дорогая, что я изменился?

— Да, Вильям, заметила, — признала она поспешно, увидев, что он встает со стула. — Раньше тебе никогда такая мысль не пришла бы в голову…

Она повернулась к нему спиной, чтобы не видеть его выцветших голубых глаз, в которых вдруг появилось желание. Ей не хотелось допускать никаких нежностей. Кто его знает, что вдруг ему сейчас взбредет в голову… С комком в горле она принялась лихорадочно выкладывать из буфета посуду и, хотя это было необязательно, протирать каждую тарелку полотенцем, а потом ставить на уже приготовленный поднос. Вильям подошел к ней совсем близко и встал за ее спиной так, что она совершенно явственно чувствовала на затылке его горячее дыхание. Подумала, что надо выйти из кухни под каким-нибудь предлогом, но было уже поздно — Вильям вдруг прижался к ней, полуобнял, а потом, нащупав ее груди, больно стиснул их ладонями.

— Больно, — вскрикнула она. — Вильям, что ты делаешь?

Она замерла на месте, не поворачиваясь, а он все сжимал в ладонях ее округлые молодые груди и через минуту, тяжело дыша, стал вдруг яростно целовать ее в открытый затылок. Она рванулась вперед, стремясь освободиться из его объятий, но не тут-то было.

— Гертруда! — умоляюще прошептал он. — Прошу тебя, повернись!

— Оставь меня в покое. Я занята, ты мне мешаешь…

— Ну пожалуйста, уступи мне, и не злись. Хорошо? Прошу тебя, оставь эти тарелки…

— Нет!

Он раздвинул полы ее подпоясанного шнуром махрового халата и обхватил обеими руками ее плоский живот, горячий, бархатисто-мягкий, а потом почувствовал под своими пальцами округлые и в то же время крепкие обнаженные бедра. Он сжал их грубо и безжалостно.

— С ума сошел? — сказала она зло. — Вильям, перестань. Мне больно!

Он пытался повернуть ее к себе так, чтобы они оказались лицом к лицу. Гертруда сопротивлялась ему, охваченная брезгливостью и отвращением.

— Вильям, ты не сделаешь этого!

— Сделаю. Сделаю это…

— Нет!

— Сделаю, потому что от тебя не дождешься!..

— Но я не хочу! — крикнула она, теряя терпение. — Пойми, я не хочу, и это отвратительно!..

Наконец она оттолкнула его.

— Ты дурак! — проговорила она. — Ты старый смешной дурак!

Тогда он ударил ее.

— Браво, — сказала она. — Этого еще не было. Но я перенесу это куда легче, чем ты думаешь, уверяю тебя…

Она старательно запахнула махровый халат и завязала на талии шнур. Вильям стоял перед нею в остолбенении, не зная, как быть дальше, потому что сам был изумлен случившимся. Лишь немного погодя он остыл настолько, чтобы ответить, и тогда сказал расстроенным голосом:

— Моя дорогая, прости меня. Мне страшно неприятно…

«Теперь я ему скажу, — подумала Гертруда с мстительной радостью. — Пусть наконец в нем поубавится самоуверенности».

Она поглядела на него. Он был все еще очень смущен и не смотрел ей в глаза.

— Не сердишься? — спросил он. — Я вовсе не хотел тебя ударить. Если бы ты не сопротивлялась так резко, этого никогда бы не произошло…