«Какаду»

— Через минуту ты обвинишь во всем меня.

— Но ведь я твой муж.

— А я тебе не рабыня.

— Это как тебе угодно. — Голос его взвился. — Но непослушания я не переношу.

— Можешь быть уверен: у тебя уже не будет много поводов жаловаться.

— Надеюсь.

Он взял из буфета бутылку фруктового сока и налил немного в стакан, а потом долил воды из крана. Его уже давно терзала жажда. Пил он, однако, осторожно, маленькими глотками, потому что вода с соком была очень холодной.

— Ты стал себя странно вести, — сказала Гертруда. — Мне бы хотелось если уж не уважать, то по крайней мере понимать тебя.

Он поднял голову, поставил стакан и посмотрел на нее холодными обиженными глазами.

— Не может быть! — сказал он. — Что я слышу!

— Ты был сегодня ужасен.

— Ты, как всегда, преувеличиваешь. В супружестве все может быть. Ты знаешь об этом.

— Ты вел себя ужасно, ты смешон, — повторила с нескрываемой издевкой она. — Даже не понимаешь, как смешон. В твоем возрасте совсем не к лицу вести себя так…

— Что значит «в твоем возрасте»? Ты думаешь, что ты говоришь?

— Забываешь, тебе недавно исполнилось пятьдесят!

— Ну и что? — возмутился он. — Я совсем этого не чувствую.

— Но если тебе пятьдесят, то нужно вести себя достойно, потому что легко стать смешным…

— Что случилось? — спросил он с беспокойством. — Ты никогда не была такой…

Гертруда рассмеялась: «Теперь я ему скажу. Скажу сразу все, пусть знает, что его ждет». Но, подумав об этом, она снова стала серьезной и сосредоточенной. Внимательно смотрела на Хольта, откинув голову чуть назад, не отрывая от него потемневших глаз, изучающих и насмешливых, полных не только возмущения, но и почти дикой ненависти. Вильям глядел на нее с беспокойством, неожиданно растревожившись, в короткую минуту просветления вдруг поняв, как безжалостно и иронично она к нему относится. Он заговорил с нею тихо и почти покорно:

— Что с тобой случилось? Гертруда, ты смотришь на меня с такой ненавистью, как будто во мне причина всех твоих несчастий…

Гертруда улыбнулась, но и в ее улыбке была затаенная враждебность, он тотчас ее уловил и еще больше смешался.

— Тебя это огорчает? — спросила она.

Он неопределенно пожал плечами.

— Я совсем тебя не понимаю. — В голосе его зазвучала неуверенность. — В чем, собственно, дело?

— Теперь уже ни в чем…

— Но ты все еще злишься на меня.

— А какой ты хочешь, чтобы я была, дорогой?

— Такой, как раньше…

— Боже мой, боюсь снова огорчить тебя, но это невозможно…

— Откуда вдруг такая внезапная перемена? Что это все означает?

— Ничего особенного, — ответила она почти мирно. — Только я пришла к выводу, что жизнь, которую мы вели до сих пор, совершенно бессмысленна…

— Ну вот, пожалуйста. Моя хозяйка начинает бунтовать.

— Ты думаешь, я смогу все это вынести?

Он посмотрел на нее с улыбкой, полуснисходительной, полуироничной, ему вдруг показалось, что он открыл причину ее плохого настроения, и то, что минуту назад она смотрела на него с молчаливым и сосредоточенным бешенством, не представлялось теперь ему чем-то ужасным.

Он взял сигарету, закурил.

— В чем ты меня можешь упрекнуть? — спросил он с холодным спокойствием, снова почувствовав себя уверенно. — Ты живешь в достатке, в прекрасных условиях, которым могут позавидовать немало женщин. У тебя есть кусок хлеба и есть что надеть. Ты же не скажешь, что я не забочусь о тебе и не стараюсь, чтобы твоя жизнь была беззаботной…