«Какаду»

«Надо ждать и никуда отсюда не двигаться, пока не придут солдаты в плоских, похожих на миски, касках, это будут англичане, или же американцы — если стальные каски на них будут походить на круглые мелкие горшки, а я останусь сидеть на этом пустом ящике, наполовину заслоненный танком, они меня не сразу заметят. Солдаты с носилками начнут собирать трупы и складывать их рядами на земле, отдельно тела немецких солдат, отдельно американских. Но я не тронусь с места, пока они не приблизятся сюда, а потом приедут на машинах еще и другие, их будет все больше и больше, наконец они меня заметят, подойдут или прикажут мне подойти, и я сделаю это, сделаю все, что они прикажут. Пойду к ним, а они дадут мне лопату, и мы начнем копать могилы, а может, они привезут еще других пленных, и мы все станем копать большие могилы, нас сделают могильщиками, и американцы будут нас стеречь. Мы устроим кладбище как полагается. Нет, мы его только приведем в порядок, потому что я и так сижу уже на кладбище и теперь только жду; правда, тела убитых лежат вокруг непогребенные, но это настоящее кладбище с готовыми могилами, не хватает только могильщиков, но наверняка скоро они появятся здесь, и тогда мы станем закапывать трупы. Американцы будут спокойно стоять на обочине и смотреть, как мы будем играть в могильщиков. Не знаю, о чем они будут думать, глядя на нас, но могу представить себе их лица, серьезные и сосредоточенные: ведь в том, что мы будем делать, ничего веселого нет. Они будут совсем как кладбищенские гости, участвующие в печальном обряде, с нетерпением ожидающие, когда мы закончим свою грязную работу. А потом, наверное, запихнут нас в машины и повезут из этого места, повезут неизвестно куда, но повезут непременно. Хотел бы я знать куда, но нужно подождать еще, чтобы узнать наверняка, а может, совсем нам не скажут этого, а только погрузят, не церемонясь, в грузовики и повезут…»

Дальше он уже не мог ничего себе представить; вернулся мыслями к событиям минувшей ночи, но быстро убедился, что мало помнит: лишь какие-то отдельные обрывки событий, словно все происходило много месяцев тому назад и стало далеким, постепенно стирающимся из памяти сном.

Он сидел на плоском ящике неподалеку от танка, который стоял, развернувшись боком, почерневший и расплавившийся от огня, на распаханной взрывом земле, метрах в двух от ямы, где они нашли ночью прибежище, и, представив себе, что еще один рывок — и танк вдавил бы их обоих в землю, он мучительно содрогнулся. Взгляд его упал на тело свесившегося из башенного люка солдата — у того было страшно изуродованное лицо, красные, с ободранной кожей руки. Хольт перевел взгляд ниже и увидел гусеницы танка, в клочья разнесенные взрывом, свисающие по обеим сторонам шестерен, словно оторванные пустые рукава солдатской рубахи.

Он ждал, охваченный беспокойством и напряжением, тоскливо высматривал на горизонте гор силуэты людей, которые придут за ним и заберут его отсюда. И ему было все равно, куда его повезут, только бы не пришлось больше торчать в этом месте, среди жуткой, сонной тишины и молчания мертвых. На какой-то момент у него возникло странное ощущение, что все это ему уже откуда-то знакомо, все это он где-то видел или ему это снилось. И чем больше он вглядывался в окружающий его пейзаж, тем настойчивей к нему возвращалось это мучительное, беспокойное чувство. Он повернул голову и посмотрел на танк. Снова увидел обугленную ладонь, свисающую из башни. И Хольт вдруг вспомнил то утро, жаркое и душное, руины города и себя — беспомощного, пытающегося выбраться с пожарища. А потом, он помнил это прекрасно, он оказался в пустынной аллее, а рядом, на проезжей части, лежали опрокинутая повозка, убитая лошадь, круглая железная печка с высоко задранной в небо жестяной трубой и лоскутом человеческой ладони на ее верхушке, — ладони, похожей на ту, которая теперь свисала рядом, у него за плечами. Он вспомнил ужас, охвативший его тогда, и свой дикий бег по аллее с чемоданом в руке, и как он упал на дно воронки от бомбы, и как потом не мог из нее выбраться. Он поразмышлял еще немного, и это принесло ему некоторое облегчение: все повторяется снова, хотя совершенно при других обстоятельствах, и потихоньку в нем начало крепнуть убеждение, что в конце концов все окончится благополучно, как и тогда, ведь он все-таки вернулся домой целый и невредимый. Теперь он уже с нетерпением ожидал появления людей. Его до предела измотали переживания последних часов. Навалилась мучительная сонливость, набрякшие и тяжелые веки закрывались сами собой. Сопротивляться не было мочи. Силы его иссякли, и, скорчившись на краю ящика, низко свесив голову, дрожа от холода, он понемногу погрузился в полный видений сон.